А.Усов
640026, г.Курган, а/я 2540. E-mail: usoff@narod.ru
Главная страница: www.usoff.narod.ru
РОССИЯ И ЕВРОПА
(критика работы Н.Павлова-Сильванского
"Феодализм в древней Руси")
Работа Павлова-Сильванского "Феодализм в древней Руси" - явление
замечательное, я бы даже сказал уникальное, ибо это большая редкость,
чтобы скромная по объему книга подводила жирную черту под вековым
развитием какого-либо научного вопроса, концентрировала бы в себе
главные результаты этого развития. Павлову-Сильванскому это удалось
настолько, что всякий, кто сегодня вновь поднимает вопросы о путях
развития России и Запада, о сущности российской цивилизации, просто
обязан сделать указанную работу точкой отсчета всех своих рассуждений.
Сама постановка этих вопросов вырисовывается из книги
Павлова-Сильванского с замечательной ясностью.
Оставим в стороне фантазии старых славянофилов о русской идиллии в
противовес антагонистичному Западу. (Хотя эти фантазии сегодня вновь
воскрешаются особо ретивыми и безграмотными "патриотами".) Ясно, что
вопрос не может быть решен так просто, как его пытались решить они. С
другой стороны, наивный взгляд Ломоносова или Карамзина на Россию как
на государство, которое "ничем ни хуже" любого западного так же
неприемлем - вопрос не может быть сведен к анализу, так сказать,
сравнительной ценности России и Запада.
Всякий в меру своей образованности и кругозора может долго перечислять
черты как сходства, так и различия между Россией и Западом. При этом
одному кажется важным и существенным одно, другому - другое. Отсюда -
споры о наличии или отсутствии у России особого пути развития. А
поскольку как историческая наука, так и сама жизнь доставляют
бесконечный ряд фактов и соображений в пользу как той, так и другой
точки зрения, то и спор этот становится бесконечным и бесплодным. Книга
Павлова-Сильванского позволяет выйти из этого тупика. Прежде всего, сам
вопрос должен быть сформулирован более рационально и примерно так:
является ли Россия чем-то КАЧЕСТВЕННО ОДНОРОДНЫМ с Западом, так что
даже самые существенные, бросающиеся в глаза ее отличия от Запада носят
КОЛИЧЕСТВЕННЫЙ, т.е. непринципиальный, несущественный характер? Или же
Россия КАЧЕСТВЕННО отлична от Запада, так что даже самые вроде бы
незначительные, бесконечно малые ее отличия от Запада носят
ПРИНЦИПИЛЬНЫЙ характер, разделяют качественно несовместимые явления? -
Как касательная и окружность в точке касания бесконечно сближаются и в
то же время остаются качественно различными линиями, так и Россия даже
в тех формах своего бытия, которые, по-видимому, тождественны западным,
сохраняет свое качественное отличие от Запада, остается ДРУГОЙ в
сравнении с ним.
Ниже я попытаюсь решить эти вопросы, опираясь на материалы, данные в
работе Павлова-Сильванского. Но прежде коротко рассмотрим как эти
вопросы решались другими историками, благо, что Павлов-Сильванский в
немногих словах дает содержательное изложение и характеристику взглядов
своих предшественников.
Кажется над сознанием не только историков, но и общества в целом во
второй 1/2 19 - начале 20-ого веков довлел тот "факт", что Россия
окончательно и бесповоротно вошла в семью европейских народов. С Петром
1 связывали кардинальный разворот России в сторону Запада. Благодаря
реформам Александра 2 в России быстро стали прививаться формы западной
гражданской жизни. При Николае 2 Россия стала конституционной монархией
(почти как Англия!), экономика развивалась на основе
частнособственнических отношений, сельское хозяйство, благодаря
реформам Столыпина, переводилось на рельсы фермерства. Казалось бы кто
кроме немногих почвенников, евразийцев и прочих подобных чудаков мог
еще рассуждать об особом пути России? Этот "факт" определил и развитие
теоретической мысли - настолько, что даже такие историки как Соловьев,
Ключевский, Милюков, которые особенно тщательно и научно обосновывали
уникальность российской цивилизации, были поставлены если не в тупик,
то в весьма затруднительное положение, ибо им необходимо было ответить
на сложный вопрос: где, когда, в какой исторический момент Россия
оставила свой особый путь развития и стала заурядной европейской
страной? Соловьев этот переворот связывал с эпохой Петра. Для Милюкова
этот взгляд не мог уже быть удовлетворительным, ибо в его время было
уже достаточно ясно выяснено наукой, что реформы Петра, в общем, очень
мало задели существенные стороны российской жизни. И надо прямо
сказать: Милюков не смог преодолеть указанного затруднения. Можно даже
сказать, что он капитулировал перед ним, ибо в конце концов признал,
что Россия в общем - западная страна, все же ее "особенности"
обусловлены специфическими внешними обстоятельствами развития, не
изменившими, однако, "принципиальных", "глубинных" законов этого
развития, одинаковых как для России, так и для Запада. Кое в чем мы
отстали, кое-где свернули на обочину с прямого пути цивилизации, но "в
целом" у нас было все то же, что и на Западе. Был у нас и феодализм, но
только "слабее" , чем на Западе, были и другие, "прозападные" черты
общественного бытия, хотя и менее выраженные, чем на Западе; и,
наконец, сколь бы ни был извилист наш исторический путь, "новая жизнь
расцветет у нас на развалинах прошлого" в соответствии, разумеется, с
лучшими западными образцами. (28,31) - Когда теоретик лукавыми фразами
и оговорками превращает логическую конструкцию собственной теории в
эклектическую размазню, когда он изменяет собственным принципам ради
внешнего правдоподобия или ради того, чтоб свести концы с концами - это
я и называю капитуляцией...
Бесславное поражение Милюкова дискредитировало саму представляемую им
точку зрения на Россию. Милюков дал повод сделать эту точку зрения
объектом презрения и осмеяния, что вроде бы должно означать ее
окончательное поражение. Это и констатирует Преображенский в своем
предисловии к книге Павлова-Сильванского. Феодализм в России, говорит
он, отрицался для того-де, чтоб ненароком не пошатнулась власть царя. А
саму названную книгу он рекомендует в качестве "противоядия" против
вредных бредней об особом пути России. Казалось бы в бОльший тупик
загнать теорию невозможно. Казалось бы взгляды Соловьева-Милюкова
потерпели окончательное поражение...
Но жизнь и на этот раз внесла свои коррективы... Павлов-Сильванский
смотрит на Россию как либерал-западник. "Эпоха образования свободного
гражданского порядка" - так он характеризует свое время, при этом, хотя
он и говорит, что это - "переходная эпоха", фактически из общего его
взгляда на Россию следует, что переход уже осуществился; даже более
того, НЕТ и НЕ БЫЛО никакого ПЕРЕХОДА, Россия ВСЕГДА была западной
страной, разница лишь в том, что она несколько отстала по ряду причин
от Европы в деле либерализации, однако, сам по себе этот процесс
необратим и преодоление указанного отставания - вопрос времени. Но
время обмануло ожидания и показало совсем другое, а именно: то, что
Россия пошла по европейскому пути развития совсем не было фактом.
Пятидесятилетний (если считать от реформ Александра 2) период
европеизации России породил длинный ряд болезненных эксцессов и в конце
концов закончился победой Советской власти, к которой относиться можно
как угодно, но в том, что это явление совсем не европейское, сегодня,
кажется, согласны все. Жизнь выкинула фокус, опрокинувший все теории.
Западники потерпели поражение, как раз в тот момент, когда их теории,
казалось бы, торжествовали - когда Россия стала буржуазной республикой
и формы западной жизни как будто окончательно в ней утвердились. "Мы
все бесконечно счастливы, что нам удалось дожить до этого великого
момента", - говорил Львов - первый премьер Временного пр-ва. "Нам
суждено повторить сказку Великой французской революции...", - вторил
ему Керенский... (Милюков, "История..." 58,106) "Сказка" продлилась
чуть более полугода и закончилась катастрофой.
Но и это еще не все. Победившие большевики тоже ведь были западниками,
руководствовались западными теориями, считали Советскую власть высшим
достижением ЗАПАДНОЙ цивилизации. И их взгляд на Россию был
соответствующий. Троцкий писал позже в своей "Истории революции":
"Существование феодальных отношений в России, отрицавшееся прежними
историками, можно считать позднейшими исследованиями безусловно
доказанным. Более того: основные элементы русского феодализма были те
же, что и на Западе. Но уже один тот факт, что феодальную эпоху
пришлось устанавливать путем долгих научных споров, достаточно
свидетельствует о недоношенности русского феодализма, о его
бесформенности, о бедности его культурных памятников."
Под этими словами большевистского вождя подписались бы все западники,
включая того же Павлова-Сильванского (кстати, работа последнего должна
стоять в первом ряду упомянутых Троцким "позднейших исследований",
якобы доказавших феодализм в России). Мы уже видели, что это как раз
тот взгляд, к которому, в конце концов, пришел и либерал Милюков. Из
этой цитаты напрашивается вывод, что славянофильство, евразийство,
почвенничество - всего лишь частные ошибки некоторых невежественных
писателей. И однако ж именно западники-большевики довели Россию до
наиболее радикального за всю ее историю разрыва с Западом, какой и не
снился никаким славянофилам, а с другой стороны, Советская власть на
деле оказалась чистейшей азиатчиной. Таким образом, западничество
дважды потерпело сокрушительное поражение: сначала в лице либералов,
затем в лице большевиков.
Но это теоретическое поражение сопровождалось практическим могуществом
большевиков. Немарксистские взгляды на русскую цивилизацию стали в
науке абсолютно невозможными. С другой стороны, марксистский взгляд был
исчерпывающе изложен Преображенским: теории об особом пути развития
России есть, безусловно, реакционный вздор, оправдывающий самодержавие
и т.п. За все 70 лет своего развития советская наука не добавила к этой
исходной посылке ничего существенного.
Таким образом, философия русской истории завершилась, вернее
пресеклась во всех своих направлениях: марксистское направление быстро
выродилось в схоластическое пережевывание марксистских догм,
немарксистские направления и вовсе прекратили свое существование. И
получается так, что именно книга Павлова-Сильванского стала последним
(или одним из последних) достижением русской мысли в этой области,
достижением, которое подводит итог прошлому развитию и дает вроде бы
окончательное решение вопроса о судьбе России. Однако, как я уже
заметил, сама жизнь решительно вмешалась и твердой рукой ДВАЖДЫ
перечеркнула это решение. Радикальное и исчерпывающее решение
Павлова-Сильванского оказалось на деле радикально и исчерпывающе
ошибочным, и в наше время вопрос возник вновь во всем своем значении и
масштабе. И первым шагом в его решении должна стать, очевидно, критика
точки зрения Павлова-Сильванского, к чему я и перехожу.
ПОДВИЖНОСТЬ НАСЕЛЕНИЯ
Сразу же поставим вопрос ребром: какое наиболее фундаментальное
явление в древней и средневековой истории России дает основание
говорить о ее особом пути? Таковым явлением, несомненно, является
подвижность населения.
Вопрос о подвижности населения Павлов-Сильванский сам называет особо
важным, однако, подходит к нему весьма легковесно, я бы даже сказал,
легкомысленно:
"Мнение о чрезвычайной подвижности населения в древней Руси у нас
очень утвердилось, но в нашей литературе вы тщетно будете искать
твердого его обоснования. Это - не обоснованное сколько-нибудь
положение, а только характеристика, передающая впечатление от некоторых
стереотипных выражений грамот, подкрепленных общими соображениями о
порядках, связанных с начальным заселением, с колонизацией страны."
(71)
О каком "твердом обосновании" говорит Павлов-Сильванский? Какие такие
"обоснования" ему нужны? Речь ведь идет не о фразах из грамот, которые
могут не иметь особого значения, не об отдельных фактах, которые можно
поставить под сомнение и не об "общих соображениях", которые можно
оспорить. Речь идет о наиболее резкой характерной черте древней России.
Подвижность населения выражается в целом ряде явлений, составивших
целые эпохи в истории России.
Во-первых, вся древнейшая история славянских племен, вошедших потом в
состав России, происходила под знаком колонизации. Эту сторону русской
истории развил, как известно, Ключевский. Однако масштабы и значение
этой колонизации должны быть понятны безо всяких ученых изысканий:
немногочисленные племена, едва вышедшие или не вышедшие еще из
полукочевого состояния, оказавшись на огромной территории, просто
обречены были расходиться, разбредаться кто куда и это движение должно
было определять весь их как хозяйственный, так и социальный уклад.
Каким образом протекала эта колонизация и как она могла повлиять на
формирование общественной жизни во всех ее аспектах? - Это не "общие
соображения", это вопросы, которые требуют ответа.
Во-вторых, на протяжении всей древней истории в странах Восточной
Европы наблюдается одно явление: князья, крупные землевладельцы всеми
правдами и неправдами переманивают к себе трудящееся население, а в
случае войны - силой переводят его в свои владения - явный признак
дефицита рабочих рук и вытекающих из этого обстоятельства частых
переходов, перемещений крестьянства по внутреннему ли побуждению или
под воздействием внешней силы. Эти явления имели место и в России, а
если учесть географическое пространство последней, то имеем право
предположить, что указанные перемещения у нас были более масштабны и,
соответственно, имели большее значение, чем на Западе.
В-третьих, уже в историческую эпоху падение Киева опять таки вызвало
масштабное перемещение населения Киевской Руси на северо-восток, на
территорию Владимирского княжества. Одновременно произошло и
перемещение центра тяжести политической жизни из Киева во Владимир.
В-четвертых, по мере собирания Руси и становления московского
самодержавия, усилилось, и видимо, значительно усилилось бегство
крестьян от помещичьего и государственного гнета на Украину. Это
явление было столь значительным, что в результате возникла целая
народность - казачество.
Наконец, в-пятых, крестьяне не только бежали вон из России,
перемещения происходили и внутри России: крестьяне тайно и явно
переходили от одного помещика к другому, ударялись в бега и т.п. Дабы
положить конец этим явлением, государством посредством ряда мер было
введено крепостное право.
Вот это-то введение крепостного права в начале 17 века можно считать
юридической вехой, знаком того, что подвижность населения в буквальном
смысле, т.е. как пространственные перемещения значительных масс
населения, перестала играть в жизни общества определяющую роль (или
одну из определяющих ролей). Конечно, это условность. Конечно, введение
крепостного права не прекратило тех же крестьянских побегов, однако с
момента этого введения, перемещения существуют уже не как то, что в
большей или меньшей степени определяет общественную жизнь, а как то,
что определяется (направляется, регулируется) или просто подавляется
государством. Крепостное право есть не что иное, как государственное
принуждение к оседлости. Следовательно, вот это-то принуждение к
оседлости с начала 17 века становится положительной общественной силой,
а продолжающиеся перемещения - как зло, с которым должно бороться. Вот
эту то смену знаков, а значит, наступление некоего качественно нового
состояния общества и символизирует введение крепостного права.
Итак, с начала заселения славянами Восточно-европейской равнины по 17
век или, если взять исторически обозримый период, первые 1000 лет
истории России подвижность населения играла в общественном развитии
значительную роль. Насколько значительную? Естественно, что западники
склонны считать, что даже если эта роль и была значительной, то не
настолько, чтоб вывести Россию на какой-то особый путь развития.
Поэтому они склонны скорее преуменьшать эту роль, и, соответственно,
обвинять школу Соловьева-Милюкова в ее преувеличении. Так, в общем, и
поступает Павлов-Сильванский:
"Я решительно возражаю, - говорит он, - только против преувеличения до
фантастических размеров подвижности Удельной Руси, возражаю против
БРОДЯЖНИЧЕСТВА ее населения..." (73)
Во-первых, Павлов, как видим, говорит здесь, как и везде в своей
работе, ТОЛЬКО об удельном периоде нашей истории, как будто указанный
период упал с неба, не имеет корней в прошлом, не является развитием и
продолжением этого прошлого. Если отсечь бесспорную подвижность
населения Киевской Руси, если сосредоточиться только на удельном
периоде, в течении которого эта подвижность отчасти обрела другие,
более скрытые, чем ранее, формы, отчасти породила уже сложные
политические явления, которые заслоняют собой подвижность населения -
как всякий результат заслоняет собой причину, его породившую, - то
тогда, конечно, с подвижностью уже значительно легче "разделаться": при
желании можно ее приуменьшить, или преувеличить, словом здесь больше
простора для манипуляций... Вообще то, что Павлов абстрагируется от
Киевской Руси - один из принципиальных пороков его сочинения. Киевскую
Русь он не спешит зачислить в европейские государства, вообще как будто
даже опасается говорить о ней и тем самым провоцирует вопрос: каким
образом столь своеобразное, скажем мягко, явление как Киевская Русь
породила вполне заурядную по западным меркам, Удельную Русь? Вопрос
этот остается у Павлова без ответа. Он упрекает Соловьева и Милюкова в
том, что они не отвечают удовлетворительно на вопрос: в какой момент
Россия вышла на западный путь развития, если считать, что изначально
она развивалась по какому-то своему особому пути? Однако перед ним
стоит, как видим, тот же вопрос, но только возникает он по отношению к
более отдаленному прошлому. Соловьев связывал поворот к Западу с
петровскими преобразованиями, Павлов-Сильванский... не связывает его ни
с чем и ни с кем. Просто из его слов явствует, что Киевская Русь еще
как бы не западное государство, а вот удельная Русь - уже вполне
западное. Но как первое переродилось во второе? - этот вопрос его
как-то не занимает. Налицо, таким образом, провал в его теории. Опыт
Милюкова - Соловьева, которых он так хорошо критикует, его ничему не
научил.
Во-вторых, странное, даже подозрительное это словечко
"бродяжничество". В нем содержится некий элемент произвольности как
если бы население удельной Руси предпочитало "подвижный" образ жизни
оседлому по какому-то необъяснимому свойству своего характера, а то и
просто по дурости. Если ТАК понимать подвижность, то против нее должен
возражать всякий мыслящий человек. То есть если данное явление
рассматривают так, что оное лишается всяких объективных причин и
смысла, то с подобной бессмыслицей никоим образом нельзя согласиться. И
если Павлов-Сильванский именно это имеет в виду под "преувеличением",
то его возражения против этого "преувеличения"... неинтересны и
несостоятельны, ибо не может быть интересной и состоятельной критика
заведомо вздорных представлений. Еще большие сомнения, в таком случае,
должна внушать и собственная точка зрения Павлова-Сильванского на
рассматриваемый вопрос, ибо в чем же она должна состоять? В том, чтоб
"исправить ошибку перспективы" и ликвидировать указанное преувеличение?
Но если нелепость не преувеличить, а "приуменьшить", то она не станет
от этого менее нелепой! Тем не менее, именно на этот путь становится
Павлов-Сильванский. "Некоторая подвижность", говорит он, в Удельной
Руси несомненно была, "но только НЕКОТОРАЯ... и притом отнюдь не
являющаяся характерной чертой русской древности". (73) Подвижность
населения, продолжает он, имела место и на Западе.
Сам того не замечая, Павлов-Сильванский начинает рассуждать лукаво,
по-милюковски. Милюков, как мы видели, в конце концов, признал русский
феодализм, но с оговоркой, что он был, так сказать, не таким
"феодальным", как на Западе. Павлов-Сильванский признает, что
подвижность была, но только НЕКОТОРАЯ. Что значит "некоторая"? Конечно,
подобные словечки ничего не стоят. Какой смысл говорить "больше" или
"меньше", "сильная" или "слабая", "значительная" или "незначительная" и
т.п. если заведомо нет мерила, точного метода, способа, которым мы
могли бы определить количественные масштабы того или иного явления?
Одному кажется, что преувеличивают то-то и то-то, другому - что
преуменьшают. С одной стороны можно спорить бесконечно, с другой -
спорить не о чем. Раз невозможно точно измерить, то и нечего говорить о
размерах. Но количественные характеристики, начиная с какого-то
момента, определяют КАЧЕСТВО. Вот о качестве мы уже можем говорить. Ибо
качество - это не строки в документах, не факт, не мнение. Качество -
это направление развития, которое прослеживается на протяжении
столетий, эта характеристика эпох, эта та совокупность черт, которая
остается неизменной, несмотря на все количественные изменения, так, что
мы можем узнать свою физиономию сквозь века, внезапно увидеть, как мало
меняется русское общество на протяжении тысячелетий. Вот как раз в
оценке качественной стороны явлений Павлов-Сильванский допускает ряд
ошибок, но об этом у нас пойдет речь в своем месте. Пока же отметим
несколько его ошибок, которые очевидны уже в первом приближении. Вот
одна из них:
"Несомненный быстрый рост крупного землевладения в удельной Руси,
завершающийся полным его господством в 15-16 веках, является главным
доказательством ошибочности... представления о чрезвычайной подвижности
населения древней Руси..." (71)
Рост крупного землевладения вовсе не означает отсутствия подвижности,
и не является доказательством ложности соответствующего представления.
Совершенно верно, что рост крупного землевладения и вообще процесс
формирования класса земельных собственников (бояр и помещиков) был бы
НЕВОЗМОЖЕН в условиях, когда население подвижно и эта подвижность
значительна. Но из этой невозможности следует не то, что население было
в основной массе оседло, а то, что интересы помещиков и государства
оказались в ПРОТИВОРЕЧИИ с народной свободой, с возможностью
перемещений земледельческого класса. Крепостное право и явилось
решением этого противоречия. Крестьяне лишились права покидать
помещика. Но если государство столь радикальным образом решило бороться
со "злом", то, стало быть "зло" это СУЩЕСТВОВАЛО и существовало в
масштабах значительных. Вот если бы рост частных поместий происходил
без юридического и политического стеснения народной свободы - вот тогда
только мы могли бы заключить, что население в основной массе оседло
поэтому юридическое прикрепление крестьян к земле излишне, т.к. они и
так уже к ней "прикреплены" экономическими отношениями. То есть только
в этом случае рост частных поместий был бы доказательством оседлости
населения. Павлов-Сильванский допускает логическую ошибку. Если стать
на его точку зрения, то крепостное право было бы либо невозможным, либо
к 17-ому веку должно было уже находится на стадии отмирания. Должен был
полным ходом идти процесс освобождения крестьян, как это и происходило
в Европе в другие исторические периоды. В России же в 17-ом веке
крепостное право только ВОЗНИКЛО. Почему же оно возникло? Потому,
очевидно, что хозяйственная связь крестьянства с землей была
НЕДОСТАТОЧНА, чтоб обеспечить оседлость земледельческого класса;
крепостное право и явилось мерой, призванной восполнить этот "дефицит
оседлости" и усилить слабую хозяйственную связь крестьянства с землей
связью юридической. Тем самым в хозяйственную жизнь искусственно
привносилось то, что сама эта жизнь породить оказалась не в состоянии.
Эта одна ошибка Павлова-Сильванского, а вот и другая и уже более
значительная. Хотя параграф 21 его работы называется "Мнимые
странствования бояр и крестьян", говорит он прежде всего о боярах, т.е.
о высшем классе общества. При этом речь идет о периоде 15-16 вв. т.е. о
периоде, в течение которого происходило формирование костяка абсолютной
монархии, таким костяком и явился класс земельной "аристократии" т.е.
помещиков и бояр. Но ведь именно этот класс и был более всего
заинтересован в прекращении перемещений земледельческого населения.
Свобода же перемещений самих бояр и прежде сводилась к праву отъезда
бояр от одного князя к другому. Ясно, что по мере роста московского
самодержавия и ликвидации суверенитетов князей, эта свобода сама собой
ликвидировалась. Таким образом, Павлов-Сильванский ищет подвижность там
(в среде боярства) и тогда (15-16 вв.), где и когда она заведомо уже
сходила на нет.
Вообще период собирания земель и становления Московского государства
есть период, в течении которого общество распадалось на два полюса:
государство и народ. При этом как Рюрик явился неизвестно откуда как
внешняя сила, так и власть московских князей не вырастала из самого
общества, не являлась продуктом сознательного созидания народа, но
спускалась откуда-то сверху, во всяком случае опять-таки ИЗ-ВНЕ, как
внешний фактор, лишь посредством большего или меньшего насилия вводящий
народную жизнь в те или иные рамки. Поэтому было бы серьезной ошибкой
тенденции, существовавшие в среде высшего сословия, распространять на
все общество. Скорее наоборот. Если со стороны высших общественных
классов исходила тенденция к закрепощению народа, то противоположное
явление, т.е. подвижность населения, мы должны искать очевидно не в
среде этих самых классов, а на противоположном полюсе - в среде
крестьянства.
Относительно подвижности последнего доводы Павлова-Сильванского как-то
уж совсем не серьезны. Он просто опять говорит (на стр.72), что
такие-то историки преувеличили эту подвижность, а такие-то, по его
мнению, избежали этой ошибки. При чем Павлов-Сильванский говорит не о
подвижности как таковой, а об одной из частных ее форм - праве отказа
крестьян, т.е. праве ухода от помещика. Завершают всю его аргументацию
в этом вопросе общие соображения о том, с какими трудностями был вообще
сопряжен переезд крестьян с места на место. В ход, конечно, идет и
известная пословица о том, что три переезда равны одному пожару и вот,
собственно, все его аргументы в пользу оседлости крестьян.
Я не историк и не берусь судить, кто из историков что преувеличил или
преуменьшил (да и сам подобный спор, как ясно из вышесказанного, считаю
малосодержательным). Но я открываю книгу Павлова-Сильванского на 44
стр. и читаю следующее:
"...Отношения эти изменились только в 16 веке, когда для населения,
стесненного долгое время... в тесном пространстве между Волгой и Окой,
открылся в 16 столетии выход в поле... когда отлив населения на юг
вызвал в старом центре московского государства сельскохозяйственный
кризис, хорошо изученный нашими историками."
Так вот, оказывается, как обстояло дело с подвижностью! Едва открылась
свобода перемещения и оно немедленно произошло, причем в таком
масштабе, что вызвало в центре сельскохозяйственный кризис! И это
произошло в 16 веке, при Грозном, когда централизованное государство
уже было фактически создано. Следовательно, еще и в это время
крестьянство не было вполне оседлым. К оседлости в центре московского
государства его принуждала сама природа: среди болот и лесов, при
значительной уже плотности населения перемещения затруднены и не могли
быть значительными. Однако - вот парадокс! - эти обстоятельства НЕ
ДЕЛАЛИ крестьянство оседлым. Крестьянство, так сказать, застыло в
неподвижности, но не осело, не пустило корней, не срослось с землею.
Поэтому, как только вновь открылась свобода перемещения, крестьянство
вновь пришло в движение. И на этот раз уже само государство должно было
положить предел подвижности, юридически ликвидировать ту свободу
перемещений, которая физически открылась с расширением на юг территории
государства. Отсюда - крепостное право.
Таким образом, из работы же Павлова-Сильванского мы должны заключить,
что вопрос о подвижности крестьянства вовсе не сводится к вопросу о
праве отказа или к склонности к "бродяжничеству". Речь должна идти о
хозяйственном укладе крестьянства, который каким-то образом создавал
возможность и необходимость перемещений. И масштабы перемещений вовсе
не сводимы к отдельным или даже многим и частым случаям ухода крестьян
от помещиков; перемещения носили массовый характер так, что могли
породить настоящий кризис в сельском хозяйстве. Каким образом сам
Сильванский не замечает всех этих выводов, каким образом он от
серьезной проблемы находит возможным отделаться общими фразами и
афоризмами мне не ведомо.
Да и сам вопрос о подвижности он ставит как-то задом наперед. Сначала,
на 2 стр. он обсуждает период 15-16 вв., затем, еще на 2 стр. - более
древнюю эпоху колонизации, в то время к с нее-то - т.е. с начала, а не
с конца - следовало бы начать. В 15-16 веке мы наблюдаем уже ряд
сложных политических и экономических явлений, и хотя подвижность
населения еще происходит в эту эпоху, главным ее (эпохи) содержанием
все же является не САМА эта подвижность, а те ПОЛИТЧЕСКИЕ следствия,
которые она порождает. Таким образом, именно в эту эпоху раскрывается
то, что подвижность народа - это не более или менее значительный эпизод
народной жизни в тот или иной период, это нечто такое, что формирует,
определяет КАЧЕСТВО этой самой жизни. Как и каким образом подвижность
могла обрести столь значительную роль в процессе формирования русской
цивилизации? Чтоб ответить на этот вопрос мы должны, конечно,
обращаться не 15-16 вв., когда выяснились уже политические плоды
указанного явления, но к эпохе колонизации, когда перемещения населения
осуществлялись так сказать сами по себе, в чистом виде, без усложняющих
последствий, т.е. до, без и вне политики и государства.
колонизация
Говоря о колонизации, Павлов-Сильванский не находит ничего лучше, как
показать, что колонизация происходила и на Западе, и поставить на этом
точку. Таким образом, нам известно, что колонизация происходила в
России, что она происходила так же и на Западе... ну и, собственно
говоря, что из этого? Павлов-Сильванский странным образом не замечает,
что из тех сведений, которые он дает, РОВНО НИЧЕГО не следует. Ибо мало
показать, что такое-то явление происходило не только на востоке, но и
на западе, а стало быть, оно не является исключительно восточным,
следует еще попытаться сопоставить его количественные масштабы и
качественные характеристики на западе и востоке, и ТОЛЬКО ТОГДА мы
сможем судить, какую роль оно играло там и там.
Я хотел бы избегать количественных оценок, о чем говорилось выше, но в
вопросе колонизации мы имеем как раз тот случай, когда подобная оценка
в грубом приближении возможна на основании весьма, как кажется, ясных
признаков.
Переселение народов шло, в общем, с востока на запад. Но расселение
восточных славян шло уже в обратном направлении - с запада на восток. -
Почему? Потому что славяне последними явились в Европу к тому времени,
когда она уже была относительно перенаселена. Последнему народу,
которому силой удалось втиснуться в Европу были венгры, но это им
удалось уже в ущерб славянам и за счет славян. Это конечно не означает,
что Европа тогда уже была перенаселена в абсолютном смысле. Историк Се
говорит например, что еще в 11 веке большая часть Франции была покрыта
лесами. (74) Однако, лес для кочевого народа - такое же препятствие к
перемещению, как и, например, море. Лес не остановит
крестьянина-земледельца, который превращает лес в пашню, но он
остановит кочевника, которому лес не доставляет средств к существованию
и тем самым вынуждает перейти к оседлому образу жизни. И не только лес,
все географические свойства западной Европы оказывают действие в том же
направлении, так что всякий народ, оказавшись в этих условиях быстро
оставлял свой кочевой уклад. Те же венгры появились в Европе в конце 9
века в качестве классических кочевников. В 10 веке они совершают
грабительские набеги на западную Европу - знак, что кочевой образ жизни
ими еще не оставлен. Но в 11-13 веках уже появляются замки, королевская
власть, класс феодалов, т.е. Венгрия становится заурядным феодальным
государством. То есть примерно 300 лет понадобилось венграм, чтоб
перейти к оседлому, "европейскому" образу жизни. Заметим, что Киевская
Русь существовала-то тоже примерно 300 лет, причем существовала в
условиях непрерывной КОЛОНИЗАЦИИ, т.е. в условиях подвижности
земледельческого класса. Ясно, что за это время так же должен был
сформироваться экономический уклад, но уклад, в виду упомянутой
подвижности, ОТЛИЧНЫЙ от западного.
Территория, которую предстояло освоить восточным славянам, на восток
простиралась до Урала, на юге ограничивалась кочевниками, степью -
территория огромная. Таким образом, сразу же видим резкое отличие: если
на Западе любой народ сразу же оказывался с тесных как географических,
так и политических пределах, то на востоке территория расселения славян
была поистине беспредельна. Не удивительно поэтому, что процесс
колонизации растягивается на века, а перемещения народа, обусловленные
масштабами территории, продолжаются, как мы видели, вплоть до времен
Грозного. Если же говорить о колонизации просто как о хозяйственном
освоении пустующих земель, то она продолжается на протяжении всей
истории России.
Итак, должно быть ясно, что колонизация в России по своим масштабам не
сопоставима с аналогичным явлением на Западе. Посмотрим, существуют ли
какие-либо КАЧЕСВЕННЫЕ отличия.
На мой взгляд и они очевидны. Возьмем для примера не средневековую
Европу, а античный, греческий мир, ибо на примере последнего особенно
ясно видно, чем колонизация на западе отличалась от колонизации на
востоке.
По своим природным условиям Балканский полуостров, так сказать,
наиболее "европейский" в Европе. Кочевой образ жизни здесь решительно
невозможен, поэтому здесь-то как раз и должен был раньше, чем где-либо
произойти - и произошел - переход от кочевого образа жизни пришедших
туда племен - к оседлому. Замечательно, что кочевые племена,
периодически вторгавшиеся на Балканский полуостров, могли разрушить
государства и культуру, сложившиеся до них, но сохранить собственный
кочевой уклад они не могли - природа им не оставляла никакой
возможности для этого. Поэтому каждое очередное подобное завоевание
отбрасывало развитие оседлой цивилизации назад, но не останавливало
его, тем более, не обращало вспять. Завоеватели очень скоро сами
становились носителями и проводниками той культуры, которую завоевали и
в той или иной мере разрушили. Совсем не то видим на территории будущей
Киевской Руси. Со времен первых греческих колоний или даже с еще более
ранних времен здесь периодически возникают очаги оседлой цивилизации,
рядом с кочевниками существуют земледельческие племена. Однако все эти
очаги оседлости и земледелия периодически сметаются каким-нибудь
очередным нашествием варваров, развитие надолго прерывается, не
достигнув сколько-нибудь значительных политических и культурных
результатов, и потом вновь начинается с, так сказать, абсолютного нуля.
То есть если в первом случае мы видим движение вперед, рост оседлой
культуры хотя и импульсивный, прерывистый, то во втором - оседлая
культура периодически выкорчевывается, движение, едва возникнув,
скатывается к своему началу. В этом топтании на месте и заключался
исторический процесс на указанном пространстве до возникновения
Киевской Руси...
...Однако и плодородной земли на Балканском полуострове мало - отсюда
рано возникшая проблема перенаселенности, а соответственно - явление
колонизации греками побережий Средиземного и Черного морей.
Единственное, что нам сейчас важно отметить в данном явлении, так это
его, так сказать, "алгоритм": прежде всего, кочевые народы, оказавшись
в географических условиях Балканского полуострова, становятся оседлыми,
т.е. КАЧЕСТВЕННО меняется ТИП общества. Затем происходит количественный
рост этого общества: рост населения, возникновение городов, поселений.
Однако в виду быстро обнаружившегося дефицита земли возникает излишне
население, которое мигрирует во все стороны и основывает колонии по
берегам Средиземного и Черного морей. Ясно однако, что это население
хотя и мигрирует, т.е. перемещается, его ни в коем случае нельзя
считать ни кочевым, ни полукочевым, оно остается оседлым и переносит на
новое место жительства собственное качество, т.е. воспроизводит тот тип
цивилизации, который сложился на родине, в метрополии. Таким образом,
колонизация в данном случае - это КОЛИЧЕЧСТВЕННОЕ расширение оседлой
цивилизации.
Если обратиться теперь к восточным славянам, образовавшим
впоследствии государство Российское, то сразу же бросается в глаза, что
"алгоритм" колонизации ими Восточно-европейской равнины был иным,
нежели в греческом мире, НЕ МОГ НЕ БЫТЬ иным. Два фактора подводят к
этому выводу: малочисленность племен сравнительно с размерами
заселяемой ими территории и, второе, - то обстоятельство, что племена
не концентрировались в каком-то центре, из которого затем происходила
колонизация, но расселялись, "растекались" по всей территории,
пригодной для проживания, так, что области их расселения лишены как
центра, так и периферии (в социальном и политическом отношениях).
Следовательно, колонизация происходила не так, как на Западе, где земли
было мало, но скорее наоборот, она происходила оттого, что земли было
МНОГО. Другое принципиальное отличие состоит в том, что мигрировало,
образовывало новые колонии не ИЗЛИШНЕЕ население, а население как
таковое; т.е. мигрировала племя в целом, а не его часть - излишняя или
какая-то еще. Следовательно, мы имеем дело не с колонизацией, когда
оседлое население постепенно осваивает свободные земли, а с подвижным,
полукочевым образом жизни, когда население существует в непрерывном
движении, перемещении. Таким образом, если на западе кочевые племена
становятся оседлыми и на этой новой социально-экономической основе
начинается количественный рост общества, одной из форм которого
становится колонизация, то на востоке движение племен продолжается, и
весь социально-экономический прогресс реализуется как чисто
количественный прогресс без изменения КАЧЕСТВА общества. На Западе
колонизация - вынужденная мера, вызванная появлением излишнего
населения, на востоке колонизация - это норма жизни, нормальный образ
жизнедеятельности. На Западе колонизация - это движение ОСЕДЛОГО
НАСЕЛЕНИЯ, на востоке колонизация - это движение населения, которое ЕЩЕ
НЕ СТАЛО оседлым. На Западе дефицит земли с одной стороны вызывает
колонизацию, с другой же стороны, ВЫНУЖДАЕТ население к оседлому образу
жизни. На востоке обширная территория и обилие земли делает оседлый
образ жизни излишним и оставляет возможность для полуоседлого или
полукочевого образа жизни. На Западе природные условия вызывают таким
образом, ПЕРЕВОРОТ в экономической и социальной жизни общества и этот
переворот происходит в доисторический (догосударственный) период
существования общества, на востоке этот "переворот" растягивается на
века и наполняет собою всю историю общества вплоть до наших дней.
Однако подвижность славянских племен не могла быть простым явлением.
Славяне не были кочевниками, они были земледельцами, а для земледельца
перемещение с одного местожительства на другое всегда сопряжено с
определенными издержками. На этот счет Павлов-Сильванский безусловно
прав. Однако факт этих издержек не ставит под сомнение подвижность
населения, как думает Павлов-Сильванский, факт этот является тем, что
дОлжно объяснить, и только лишь если мы найдем надлежащее ему
объяснение, мы поймем и экономическую природу подвижности населения.
Если движение или пространственное перемещение хозяйства сопряжено с
издержками, то оно, очевидно, не будет происходить, пока хозяйство
рентабельно, т.е. производит своему владельцу определенный доход. Оно
так же не будет иметь места и тогда, когда рентабельность снизиться до
нуля, или даже станет отрицательной величиной. И только лишь тогда,
когда хозяйство станет убыточным, причем убытки превзойдут по величине
издержки, связанные с перемещением хозяйства, вот тогда появится уже
положительный стимул для этого перемещения. Падение рентабельности
хозяйства с течением времени, мы можем объяснить законами падения
производительности земли (т.е. истощением земли по мере ее
эксплуатации); этот же закон объясняет и положительный смысл переноса
хозяйства на новое место: новая земля более плодородна, чем уже
использованная и поэтому, если качество земли вообще таково, что не
позволяет земледельцу воспроизводить, улучшать плодородие земли, то
переход на новую землю является для земледельца единственным средством
повысить рентабельность своего хозяйства. Таким образом, если обилие
земли на территории будущей России создавало для населения возможность
перемещений, то низкое ее (в среднем) качество, рано или поздно
вызывало НЕОБХОДИМОСТЬ этих перемещений.
Итак, причиной подвижности населения древней Руси была не некая
душевная его склонность к бродяжничеству или что-либо подобное, но
такое сочетание субъективных и объективных факторов производства,
которое делало эту подвижность единственно возможным образом
хозяйственной деятельности. Для того чтоб общество стало оседлым,
необходимо, чтобы каждая единица труда доставляла возрастающую или
неизменную величину дохода. Если же этот доход падает по причине
низкого качества земли или же (и) такого ее качества, которое делает
невозможным (при данном уровне сельхоз. техники и технологии) его
(качества) искусственное улучшение, то рано или поздно хозяйствующий
субъект будет вынужден покинуть истощенную землю и перейти на новую.
Таким образом, я полагаю, и возник в древней Руси полукочевой образ
жизни и вот эта-то технико-экономическая зависимость лежит в основе
подвижности населения.
Замечу в заключение этой части вопроса, что указанные только что
сугубо хозяйственные причины лежат В ОСНОВЕ подвижности, но не
объясняют ее в полном объеме. Так например на юге, в степной зоне
постоянные набеги кочевников могли оказывать на рентабельность
хозяйства тоже воздействие, что и суровые природные условия на севере.
В более поздние времена поборы княжеских чиновников, да и вообще
эксплуататорский характер власти так же снижали рентабельность
крестьянских хозяйств и тем самым способствовали подвижности населения,
как и природные условия хозяйствования. Однако какие ПОЛИТИЧЕСКИЕ
следствия влекла за собой подвижность населения - это еще надлежит
разобрать и к этому-то вопросу я сейчас перехожу.
ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА КИЕВСКОЙ РУСИ
КАЧЕСТВО экономики есть ПОЛИТИКА. Подобно тому, как природные условия
на западе превращали кочевника - в оседлого земледельца-собственника,
общество земледельцев-собственников, в свою очередь, превращало
дружинника-завоевателя - в феодала и, таким образом, общество
земледельцев-собственников формировало политический класс земельной
аристократии, т.е. феодалов.
В этом процессе превращения дружинника в феодала так же легко заметить
свой "алгоритм". Первоначально дружинник - это воин, соратник князя или
военного вождя. Отношения между дружинниками, с одной стороны, и между
ними и князем - с другой - сугубо военные и они, как кажется, были
одинаковы как на востоке, так и на западе - у всех народов.
Но вот князь с дружиной завоевывают такую-то территорию. Что
происходило далее? С одной стороны, в награду за службу князь раздавал
земли дружинникам и последние, таким образом, становились земельными
собственниками и в качестве завоевателей получали большую или меньшую
власть над населением, проживающим на "их" земле. С другой стороны,
поскольку в древности не существовало никаких институтов власти и вся
власть держалась на личной деятельности конкретных лиц, постольку
распространить власть на такую-то территорию для князя означало одно -
послать в эту территорию своего представителя, с тем, чтоб последний
правил там от имени князя. Таким представителем становился опять-таки
дружинник и вот другой способ, каким дружинник получал "в свое
распоряжение" землю с покоренным населением. Правда, он являлся пока
лишь как представитель князя или вообще центральной власти, но это
"представительство" - только начало его эволюции, т.е. его превращения
в феодала.
Что же из себя представляло покоренное население? Это было общество
собственников-земледельцев. Что это значило? Это значило, во-первых,
что трудящееся население было "привязано" к земле, а во-вторых, что
земля эта была достаточно или высоко рентабельна. Эти два
обстоятельства предопределяли отношение дружинников с одной стороны - к
населению, с другой стороны - к центральной власти.
То, что земледельческие классы были объективно, экономически
"привязаны" к земле, делало излишней личную зависимость крестьянина от
землевладельца, следовательно, обусловило падение этой зависимости,
т.е. процесс ОСВОБОЖДЕНИЯ труда. Этот процесс не следует понимать
слишком прямолинейно: освобождение труда началось еще во времена
Римской империи и выражалось в постепенном переходе от рабства к
крепостному состоянию. Германское завоевание затормозило этот процесс,
а в некоторых областях Европы даже обратило его вспять, т.е. произошла
реставрация рабства в самых грубых его формах. Однако этот процесс в 12
веке вновь возобновляется и продолжается с перерывами, отклонениями и
отступлениями вплоть до середины 19 века, когда крепостное право было
отменено в Германии (на 10 лет раньше, чем в России). Таким образом
"освобождение труда" продолжается на протяжении всей истории Европы.
Однако тенденция очевидна и бесспорна уже в самом начале этого процесса
и в основе ее лежит дефицит земли в Европе и вытекающая из этого
обстоятельства экономическая "привязанность" населения к земле - вот
важное обстоятельство, которое мы должны сейчас отметить.
Дефицит земли и ее высокая рентабельность обуславливали, с другой
стороны, то, что дружинник, так или иначе получавший землю "в свое
распоряжение" становился прежде всего и главным образом ЗЕМЕЛЬНЫМ
СОБСТВЕННИКОМ. Его материальный доход, т.е. средства к существованию
формировался как доход, создаваемый ПРЕЖДЕ ВСЕГО ЗЕМЛЕЙ, а не трудом
или другими экономическими или неэкономическими (грабеж и проч.)
факторами. Да и не только для дружинников, для всего общества земля
была главной осью, вокруг которой завязывались общественные отношения.
А дружинник, как главный собственник земли автоматически оказывался в
центре этих отношений, становился, так сказать, пупом земли.
Высокая рентабельность земли делала ее собственника МАТЕРИАЛЬНО, т.е.
объективно независимым как от остального общества, так и от центральной
власти. С другой стороны, поскольку земельные владения власти мало
помалу тают вследствие раздач, поскольку сама по себе она разлагается
ввиду распрей, усобиц, разделов и проч., постольку происходит процесс
ее материального, т.е. объективного ослабления. Не трудно понять, что
рано или поздно это "соотношение" сил частных владельцев и центральной
власти окажется таким, что пирамида если не опрокинется, то разрушится
до основания: частные владельцы обретут политический суверенитет,
станут феодалами, а короли - равными среди равных. Это и произошло и
этим эволюция дружинника в феодала достигает своего логического конца.
Итак, эволюция эта, как видим, представляет из себя цепь качественных
превращений. Дружинник не только не является собственником чего-либо;
он воин, солдат и потому не является даже собственником самого себя. Но
земля, которую он получает в награду за службу, обеспечивает его
материальное существование, следовательно, это самое его материальное
существование связывается с землей, он становится СОБСТВЕННИКОМ.
Отношение собственности, т.е. состояние экономической независимости
(суверенитета) на известной ступени своего развития так сказать
перерастает самое себя и превращается в суверенитет политический.
Поместье становится чем-то вроде государства, а его собственник -
суверенным владетелем, т.е. феодалом. Таков "алгоритм" эволюции
дружинника или вообще "сильного человека" - в феодала.
Посмотрим теперь, имел ли место этот алгоритм в России.
Начало русского "феодализма" поистине классическое и западное: Рюрик,
явившись с дружиной к призвавшим его племенам, "роздал города мужам
своим" (Соловьев, т.1 гл.5). Мы вправе ожидать, что вот эти-то "мужи",
т.е. дружинники и станут, по законам западного феодализма,
родоначальниками русской земельной аристократии. Но наши ожидания будут
обмануты: рюриковские "мужи" не стали никакими родоначальниками, они
вообще бесследно исчезли из русской истории. Таким образом, первые
семена феодализма, брошенные Рюриком, явно не прижились на русской
почве.
В дальнейшем мы видим, что дружинники отнюдь не сидят в своих городах
или на своих землях. Они по прежнему группируются вокруг князя и ведут
военный или полувоенный образ жизни. То есть дружина не оседает на
земле, дружинники не становятся собственниками. Их отношение к
населению весьма незатейливое: мы разуты и раздеты, могли они заявить
князю, пойдем, князь, пограбим соседнее племя. И шли грабили. Трудно
предположить, чтобы их отношение к "собственному" населению или племени
было более "цивилизованным". В дальнейшем, правда, этот грабеж обрел
более регулярные и благопристойные формы. Князь с дружиной в
периодически объезжал подвластное население и собирал дань. Это
называлось "полюдье". На грабеж оно походит уже меньше, но
экономическая сущность явления осталась прежней.
В течение всего киевского периода русской истории этот характер
дружины не меняется. Правда, дружинники "обрастают" селами и землями,
которые получают от князя. Наиболее сильные и богатые из них
обзаводятся зависимыми людьми, собственной дружиной. Но, как и в
прежние времена, все это ВТОРИЧНО, центр тяжести всей их деятельности,
а лучше сказать, их БЫТИЯ по-прежнему связан с князем и службой князю.
Дружинник остается дружинником, несмотря на обремененность всевозможной
собственностью. Он становится собственником в том смысле, что получает
тем или иным путем в собственность движимое и недвижимое имущество, но
эта собственность никак его не связывает, она не только не определяет
его социального и политического статуса, наоборот она ОПРЕДЕЛЯЕТСЯ этим
статусом. Иными словами дружинник вне дружины - никто, если он порвет
связь с властью, с князем, то не найдет себе места в обществе и у него
есть все шансы утратить все - и собственность и могущество, которым он
некогда может быть обладал. Свобода дружинника от собственности
обращается в чрезвычайную его зависимость от князя и от дружины, и
наоборот.
Именно эти обстоятельства и имели в виду историки Соловьев,
Ключевский, Милюков и др., когда говорили о подвижности дружины. Вот
Соловьев, например:
"Как ни вчитываемся в летопись, чтобы подметить в ней указания на
земельные отношения дружины, - не находим ничего... Дружинники не
усаживаются на выделенных им участках в самостоятельном положении
землевладельцев, обеспеченных доходом с этих земель; они остаются с
прежним характером союзников, товарищей князя... В продолжении целых
веков русские дружинники привыкли жить в этой первоначальной форме
военного братства, привольно двигаясь из волости в волость, на
неизмеримом пространстве, сохраняя первоначальную волю, свободу
перехода и привыкли руководиться интересами личными, а не сословными."
("Феодализм..." стр. 19-20)
Возражая на эти положения Соловьева, Павлов-Сильванский заводит уже
знакомую нам песню:
"Резко противополагая подвижную бродячую Русь оседлому западу,
Соловьев, с одной стороны, преувеличил до фантастических размеров
подвижность древней Руси, бродяжничество ее населения... бояр, якобы
сохраняющих неизменною в течении веков подвижность дружинников
киевского времени... с другой стороны, в отношении западного
средневековья, крайне преувеличил... оседлость населения..." (21)
"...И у нас, - продолжает Сильванский, - точно так же как на западе,
дружина отнюдь не "продолжает бродить и кружиться" в течение веков, как
ошибочно утверждал Соловьев, а в северо-восточной земледельческой Руси
очень рано, с 13 века, приобретает новый оседлый характер..."
Вот что утверждает Павлов-Сильванский. Заметим сразу же, что ему легко
возражать Соловьеву, во-первых, потому, что он не доводит свои
возражения до принципиального несогласия, но частично соглашается с
Соловьевым и в том отношении, что природа страны оказала влияние на
историю и способствовала подвижности населения, и что эта самая
подвижность имела значительные масштабы, по крайней мере, в киевский
период русской истории. Во-вторых же потому, что Соловьев высказывает
свои положения в сугубо, так сказать, описательном ключе - это лишь
картина русской истории как она сложилась пред его глазами историка. В
ней не хватает логики, обоснованности, доказательности. На такого рода
аргументацию всегда легко возразить, что де ее автор "увлекся", то-то
преувеличил, то-то приуменьшил и т.п. - и нарисовать картину совсем
иного рода, которая, однако, почти неизбежно так же будет искажать
действительность: что-то преувеличивать, что-то преуменьшать, а то и
просто игнорировать. Это и произошло с Павловым-Сильванским.
Между тем "картину" Соловьева легко достроить "логически", т.е.
придать его выводам более прочное основание. Сам Соловьев подвижность
населения объясняет тем, что земли было "слишком" много и что она
поэтому "не имела ценности без обрабатывающего ее населения" и т.д. -
все это верно, но совершенно не достаточно. Если земли много, то из
этого отнюдь не следует, что земледелец должен "бродить" по ней. Что
касается малочисленности населения, то это понятие всецело
относительное. Если малочисленное племя концентрируется на небольшой
территории, то плотность населения может оказаться достаточной, для
какой угодно экономической деятельности, для того, чтоб возник
социальный организм, государство и т.д. Более того, если малочисленные
племена оказываются на обширной территории, то, казалось бы, ТЕМ МЕНЕЕ
у них оснований "бродить", "кружиться" и т.п. - Однако все эти
"нестыковки" в теории Соловьева легко исправить.
Все дело сводится, в конце концов, к предельно четким экономическим
параметрам и отношениям. Первый такой параметр - количество земли,
которое может обрабатывать отдельный субъект при данном уровне техники
и технологии. Ясно, что это количество ограничено, а в древности - тем
более. Второй параметр - доходность этого количества (участка) земли. И
вот от того какова эта доходность по величине, как она изменяется во
времени по мере "износа" земли, насколько плодородие земли поддается
искусственному восстановлению и от ряда других факторов (напр.
вероятность нападения кочевников) зависит какой тип земледелия и,
соответственно, какого рода общественные отношения сложатся в данных
природных условиях. Если доход, доставляемый землей достаточен, чтобы
содержать земледельца и его семью, то по крайней мере некоторое время
земледелец будет вести оседлый образ жизни. Если качество земли таково,
что поддается искусственному восстановлению, то тогда земледелец станет
оседлым, а его хозяйство обретет интенсивный характер, хозяйственная
деятельность будет введена в рациональные рамки и т.д. - все это на
языке политэкономии значит, что земледелец станет полноценным
СОБСТВЕННИКОМ земли.
Если доходность земли достаточно велика, то земледелец сможет помимо
себя и своей семьи содержать еще и феодала, его челядь и прочие
"непроизводительные" классы. Однако вот что важно. Поскольку доход в
преобладающей своей массе создается производительностью ЗЕМЛИ, а не
ТРУДА, постольку феодал, соответственно, выступает прежде всего как
земельный собственник и на этом его статусе собственника строятся затем
ВСЕ прочие его общественные связи и отношения.
Если же земли много и к тому же доходность ее невелика, т.е. такова,
что едва позволяет земледельцу содержать себя самого, то отсюда сразу
же возникает два важнейших следствия. Первое - земля в предположенных
условиях ничего не будет стоить ни в глазах земледельца, ни в глазах
потенциального "аристократа". Поэтому ни у первого, ни у последнего не
будет никаких особых экономических стимулов становится земельными
собственниками. Они, может быть, и станут ими, но эта связь с землей
никогда не станет главной, решающей, определяющей общественной связью.
Второе: ясно, что в предположенных условиях главным источником дохода
является ТРУД, а не ЗЕМЛЯ, поэтому не отношение к земле, но отношение к
земледельческому НАСЕЛЕНИЮ - вот то, в чем сосредоточится центр тяжести
отношений между высшими и низшими классами общества. Вообще, указанные
только что простейшие экономические факторы почти автоматически
определяют политическую структуру общества.
"Нет земли без господина" - таков лозунг Запада. Этот лозунг -
поистине откровение западного феодализма. В нем представлено все: и
относительный дефицит земли с вытекающим отсюда ее значением для
экономики и общества в целом, и то, что земля являлась главным
богатством тогдашнего общества, и то, что у каждого участка земли
должен быть свой собственник, господин, и неизбежно вытекающая отсюда
экономическая зависимость крестьянина от земельного собственника, и то,
наконец, что именно земля, а не труд рассматривалась как источник
дохода господина.
В России земля была в избытке и обладание ею не создавало никаких
экономических преимуществ, не порождало никакого экономического
влияния. Кроме того, земля и природные условия в России менее
рентабельны, производительны в сравнении с западными - это обесценивало
землю в глазах земледельца и порождало подвижность земледельческого
населения. Это последнее явление обесценивало землю так же и в глазах
"господина" - русского боярина - ибо боярин - не крестьянин, земля для
него и вовсе ничто без обрабатывающего ее населения или же в тех
условиях, когда это население может относительно легко покинуть ее.
Поэтому в России если никогда не звучал, то фактически существовал иной
принцип: ВСЯ ЗЕМЛЯ - БЕЗ ГОСПОДИНА.
Впрочем, в иррациональной форме эта мысль была, как кажется, вполне
осмыслена и озвучена в известном сакраментальном постулате "вся земля -
божья" или ему подобных. Мистическое, религиозное отношение к тому или
иному экономическому фактору возможно лишь до тех пор, пока фактор этот
остается ВНЕ власти хозяйствующего субъекта, пока он существует как
нечто безусловное, объективное; когда субъект не может ничего поделать
с этим фактором, а может лишь его использовать, пока "бог дает" такую
возможность. Именно эта ОТЧУЖДЕННОСТЬ человека от земли порождает и
является основой, мистического, религиозного отношения к ней. Дело
обстоит не так, что русский человек не был собственником, потому, что в
его душе существовало возвышенное отношение к земле, напротив, это
самое отношение существовало, потому, что русский человек не был ее
собственником, ОБЪЕКТИВНО НЕ МОГ ИМ СТАТЬ. Если бы он реально создавал,
воспроизводил в той или иной мере производительные свойства земли, то
был бы более озабочен например тем, как вовремя вывезти навоз на поле,
а не высоко духовными размышлениями о земле и месте человека на ней.
Собственнические отношения делают невозможными религиозный взгляд на
объект собственности, либо само это религиозное отношение сводят на
сугубо рациональную почву. Наоборот, там, где собственнические
отношения невозможны, т.е. где САМ ЧЕЛОВЕК оказывается в наибольшей
зависимости от природы, в каком-то смысле ЕЕ СОБСТВЕННОСТЬЮ, там
мистическое отношение к природе и отдельным ее силам, факторам
производства находит самую благодатную почву...
Далее, если доход западного земельного собственника всегда имел
характер ЗЕМЕЛЬНОЙ РЕНТЫ, то доход "аристократа" в России, где вообще
подавляющая часть общественного дохода в силу низкой рентабельности
земли, создавалась ТРУДОМ, имел характер ДАНИ, которая посредством
насилия экспроприируется у трудящегося населения. И вот это-то
обстоятельство и становится решающим, определяющим.
Никто не обязан был платить дань боярину как таковому, "просто так".
Для этого боярин должен представлять военную силу, а такого рода силу
мог представлять не отдельный боярин, но боярская дружина. Поэтому
власть бояр над населением была по природе своей властью не
экономической, но ВОЕННОЙ, а говоря вообще, властью ПОЛИТИЧЕСКОЙ.
На Западе земля доставляла феодалу как доход, так и экономическую
власть над населением, которая в свою очередь так же становилась
источником дохода. И если суммарный доход с феода достигал известной
величины, феодал мог содержать военный люд, мог пользоваться услугами
других, низших феодалов (своих вассалов), т.е. земельная собственность
превращала феодала в военную силу. В России наоборот, военная сила бояр
ставила под их власть население и делала их собственниками, но
собственниками не столько земель, сколько населенных пунктов, ибо
НАСЕЛЕНИЕ было для них источником дохода, а не земля. ПОЭТОМУ боярская
дружина не распадается, бояре не расходятся по своим имениям, не
оседают на земле, как это было на Западе, но на протяжении всего
киевского периода продолжают сохранять сугубо военный характер. Иными
словами бояре не становятся феодалами на западный манер, но остаются
венными слугами князя в полной от него политической зависимости. И если
князь был хотя бы временно привязан к тому или иному городу, то боярин
и вовсе не был привязан к своей "недвижимости" ни временно, никак.
Отсюда ближайшее следствие - ПОДВИЖНОСТЬ теперь уже не населения, но
самой возникшей в указанных экономических условиях власти.
Эксплуататорская сущность власти не могла не вызвать реакции со
стороны общества - стремления ускользнуть от этой власти. Но самое
главное, как я уже говорил, в виду низкой рентабельности земли и закона
убывающей производительности крестьянин должен был двигаться,
переходить с места на место вести кочевое земледелие. Понятно, что это
движение крестьянства порождало дополнительную напряженность между ним
и властью. Вообще эксплуататорская сущность власти и подвижность
населения, "благодаря" которой трудящиеся классы уходят "сквозь пальцы"
государства, постоянно ускользают, уклоняются от его давления, -
подвижность эта находилась в прямом противоречии с интересами
государства и высших его классов. Радикально это противоречие могло
быть разрешено только лишь посредством крепостного права. Так уже в
начале русской истории мы видим необходимость и неизбежность меры,
которая была осуществлена только в 17 веке. Но в киевский период, когда
о крепостном праве никто еще и не помышлял, власть обречена была на ту
же подвижность, какая была свойственна и населению, за счет которого
власть эта существовала.
Вот почему власть в Росси не концентрировалась в отдельных городах, а
так сказать "циркулировала" по всей территории расселения восточных
славян, стараясь захватить в круг своего влияния все больше и больше
племен. Территория государства расширялась быстро и несоразмерно с
возможностями управления, но зато вполне соразмерно со стяжательскими
интересами князей и дружины. Власть так сказать гоняется за населением
- ибо это единственный способ обеспечить рост своего материального
могущества. Власть обретала экстенсивный характер, соответственно типу
экономики, который она эксплуатировала. Отсюда и ее подвижность. Рюрик
является в Новгород, но Олег уже покидает Новгород и оседает в далеком
Киеве, Святослав пытается покинуть Киев и уйти в Переяславец (?) на
западе, но это ему не удается. Затем начинаются более сложные движения,
связанные с разделами и пределами городов, перемещениями князей и т.д.,
все кончается тем, что Киев падает и политический центр перемещается в
Ростово-Суздальскую Русь, но и там княжеский стол перемещается из
Ростова - в Суздаль, потом во Владимир - как бы отталкиваясь от
упомянутых старых городов. Наконец, политический центр перемещается в
Москву (но и на этом, как известно, движение не закончилось). На
протяжении столетий власть как бы не может обрести корней в обществе,
подобно, тому, как крестьянство не может укорениться на земле.
Несомненно, этой подвижностью общества и власти объясняется и другое
явление - подвижность князей каждого в отдельности, т.е. тот
специфический способ, каким князья делили русскую землю. Они ее делили
не так, как на Западе сыновья умершего короля делили королевство -
каждому какую-то долю - и потом оставляли друг друга в покое, по
крайней мере на какое-то время. Каждый князь лишь временно получал во
владение тот или иной город, важность и богатство которого находились в
зависимости от положения, которое князь занимал на лестнице
старшинства. Самый старший - великий князь - сидел в главном городе
Киеве, младшие - в менее значительных городах. Со смертью великого
князя каждый князь поднимался на ступень выше на лестнице старшинства
и, соответственно, переходил в лучший город. Вот эти-то переходы и
разделы и стали источником бесконечной путаницы, неопределенности
собственнических и политических прав, всех смут. "И сказал брат брату:
это мое, а то - мое же", - это не было преувеличением поэта, такова
была реальная система собственнических отношений. В конце концов, эта
система явилась и причиной падения Киевской Руси. Казалось бы, почему
бы сыновьям великого князя не поделить землю после смерти отца "раз и
навсегда" и тем самым прийти к более ясной политической системе, т.е.
такой системе, в рамках которой можно, по крайней мере, отделить свое
от чужого? Потому что единственной возможностью обогатиться было
экстенсивное расширение власти, ВЛАСТЬ как таковая. Поэтому князь не
дорожил никаким отдельным городом, он дорожил властью как таковой,
которая отдавала в его распоряжение ВСЕ русские города. Но единственно
возможной БЕЗУСЛОВНОЙ властью была не какая-то монархия - понятие о
которой в те времена существовало как некий сказочный заморский образ,
нежели как ясная политическая идея, - но "природная" власть отца над
детьми.
Идея монархии проистекает из идеи собственности. Идея собственности
подразумевает объект собственности. Там где этот объект пребывает в
состоянии неопределенности в силу низкой стоимости земли, подвижности
населения, характера прибавочного продукта и т.д., - там отношения
собственности не могут развиться не только внизу общества, но и на его
верху - в среде правящего класса. Но если собственнические "инстинкты"
парализуются, то остается единственная связь, на которой общество может
держаться и существовать, и не только общество, но и ВЛАСТЬ над ним -
связь родовая. Экономический принцип "вся земля - без господина"
порождает политический принцип: господином может быть только отец
родной, а никакой не монарх, диктатор, император и т.п. Поэтому родовой
порядок надолго консервируется в России. Не выгодно было быть
собственником какого-нибудь города, население которого может однажды по
какому-нибудь поводу все бросить и уйти на другое место жительства (как
это не раз и происходило в древности), выгоднее быть старшим в
княжеском доме ибо это старшинство отдавало в руки великому князю ВСЮ
Русскую землю. Поэтому не собственность, а старшинство в роду - вот что
было целью политического существования князей. Отсюда - головоломная
система разделов и переходов, которую продуцировал родовой порядок и
которая постепенно разрушила киевскую государственность.
И вот что при этом важно: история Киевской Руси показывает, что родовой
порядок был не просто пережитком, неотвратимо отмирающим, хотя и
медленно, и с большим запозданием сравнительно с Западом; он непрерывно
ВОСПРОИЗВОДИЛСЯ, воспроизводился именно тем обстоятельством, что
население не могло осесть, укорениться на земле, а соответственно,
частнособственнические отношения не могли стать фундаментом
общественных отношений, межкняжеских, в частности. Иными словами, то,
что на Западе уже во времена Меровингов было забытым пережитком, в
Киевской Руси оставалось НОРМАЛЬНЫМ способом политического бытия.
Замечательно, что у нас есть возможность проверить наши рассуждения. В
России существовало явление аналогичное, по крайней мере в отношении
результата, западным разделам земли между наследниками умершего короля.
Я имею в виду явление ИЗГОЕВ. Изгой - это князь, которого родичи по
определенным причинам выталкивали из рода, и который получал в вечную
собственность какой-нибудь город и больше не принимал участие с родовых
разделах и переходах. Иначе говоря, он становился СОБСТВЕННИКОМ города
или волости; вернее, родственники ВЫНУЖДАЛИ его стать собственником.
Вот изгои-то, казалось бы, и должны были стать первыми феодалами (если
не считать упомянутых выше рюриковских "мужей"). ФАКТИЧЕСКИ они ими и
стали, т.е. владения изгоев - это первые выделившиеся из состава России
удельные княжества, обретшие в той или иной мере политический
суверенитет. Однако при той экстенсивной хозяйственной и политической
системе, какая сложилась в России, осесть, обречь себя на
неподвижность, соединить себя с каким-либо отдельным уделом - значило
обречь себя на убогое материальное и политическое существование.
Поэтому изгои вовсе не мирятся со своим "феодальным" статусом, так же
они далеки от того, чтоб посредством завоеваний присоединить к своей
области другие области и города, как это "сплошь и рядом" происходило
на Западе. То есть они не рассматривают свой "феод" как точку опоры для
наращивания своего материального и политического могущества. Из цель в
другом: вернуться в род, вернуть себе право на переходы в другие города
в соответствии со своим старшинством. Поскольку за ними никто не
признает этих прав, они силой стараются захватить другие города - т.е.
ПЕРЕЙТИ в другие города, - а если нет возможности остаться в них, то
хотя бы их ограбить. Вот такими-то бунтарями и грабителями, и явились
изгои. Это был бунт против оседлости. Это были революционеры наоборот:
несчастные личные обстоятельства разрушали в отношении их родовой
уклад, выводили их на более высокую ступень частных собственников, они
же помышляли о том, чтоб отделаться от своей собственности, вернуться в
род, восстановить в отношении себя статус кво. А поскольку
противостоять в военном отношении всей родне они заведомо не могли, то
они становились анархистами, вечно готовыми "на подвиги", в отношении
которых был разрушен традиционный порядок, а никакого нового не
сложилось. Излишне говорить, что потомки изгоев вновь воспроизводили
между собой родовые отношения, и таким образом в рамках отдельного
"феода" начинало происходить то же, что происходило в остальной, отнюдь
не феодальной Киевской Руси. Внешние обстоятельства выводили вроде бы
отдельное княжество на траекторию развития западного феода, но это было
случайным отклонением: "феоды" возвращались на общерусскую траекторию
развития. То есть семена феодализма, которые на этот раз разбрасывала
уже сама жизнь, вновь отторгались русской землей!
Подведем итоги. Я вижу два обстоятельства принципиально отличающих
Киевскую Русь от западных государств (например, Франции времен
Меровингов и Каролингов). Первое - подвижность населения. Второе -
родовой порядок в отношениях между Рюриковичами. Оба обстоятельства и в
особенности последнее, абсолютно очевидны. Оспаривать их невозможно.
Очевидно также, что они взаимообусловлены, т.е. взаимопорождают друг
друга. И в то же время - имеют один общий корень. Как подвижность внизу
общества, так и родовой порядок на его верху означают одно и то же:
отсутствие собственнических отношений. Если франкские короли смотрели
на свое королевство как на частную собственность, т.е. если на Западе
даже короли были частными собственниками, то у нас таковыми не были
даже крестьяне. Если на Западе частнособственнические отношения
продолжали существовать даже на государственном уровне, т.е. там, где
были уже неуместны (именно это обстоятельство, между прочим, явилось
причиной, вернее одной из причин, падения как Франкского государства,
так и империи Карла Великого), то в России они отсутствовали даже на
экономическом, хозяйственном уровне, т.е. там, где, казалось бы,
необходимо должны были существовать. Две взаимосвязанных причины этого
уже были названы выше - обилие земли и ее низкое сравнительно с Западом
качество. Но существует еще причина, действующая в том же направлении,
причина опять-таки масштабная, очевидная, бесспорная - это способ,
каким расселялись германцы на западе и славяне - на востоке Европы.
Германцы расселялись в областях уже населенных, на землях, уже занятых,
которые им приходилось поэтому отвоевывать, славяне заселяли необжитые
земли или же земли, населенные племенами слабыми, не воинственными.
Завоевание - вот способ, каким германцы оседали в Европе, мирная
колонизация - способ, каким славяне заселяли восток и северо-восток
Европы. Однако очевидно, что на войне личные субъективные качества как
вождей, так и воинов значат бесконечно больше, чем объективные
родственные связи. То есть война так же пробуждает индивидуализм и
разрушает родовые отношения, как интенсивная экономическая
деятельность. И как кажется, производит это действие раньше, чем
начинают оказывать свое влияние причины собственно экономические. По
крайне мере у германцев родовой порядок рушится уже в процессе
завоевания - до того, как они осели и основали устойчивые государства.
Это выражается в том сложном характере, который получает институт
королевской власти. А именно: королевская власть была отчасти
избираемой, отчасти наследуемой (Гизо); наследуемой, потому что вождь
должен быть представителем знатного рода, избираемой, потому что по
личным качествам он должен соответствовать требованиям, предъявляемым
задачами, которые ему предстоит решать. Легко угадать в этом
компромисс, к которым всегда вынуждены прибегать люди под давлением
тяжелых внешних обстоятельств, - компромисс между вечным стремлением
вождей узурпировать права народа и стремлением народа сохранить за
собой эти права, дабы иметь над собой порядочных вождей. В период войн
сама жизнь сметает слабых и никудышных вождей, заставляет их искать
опоры и поддержки в народе, дорожить живой связью с ним, с другой
стороны требует от народа максимум дееспособности и т.д. и т.п. - в
силу всех этих обстоятельств и выстраивается компромисс, некая система
равновесия между правами вождей и народными правами. Подобная система и
сложилась среди германцев в период переселения народов с его
бесконечными войнами.
На востоке Европы обстоятельства были так же не легки, но оказывали
действие противоположное тому, что происходило на западе. Славянам
приходилось воевать, но им не надо было отвоевывать земли и им легко
было избежать войны, просто удалившись дальше на восток, на юг или
север. С другой стороны, природные условия делали невозможным
интенсивный способ хозяйствования. Все это вместе взятое консервировало
родовые отношения и парализовывало частнособственнические "инстинкты".
Таким образом на востоке Европы отсутствовали причины, обуславливающие
становление частнособственнических отношений на западе.
Итак, мирный характер колонизации и свойства среды обитания - вот
причины, обусловившие особенный характер Киевской Руси. Уместен вопрос:
а не преувеличил ли я опять, вслед за Соловьевым, Милюковым действие
этих факторов и в частности подвижность населения, которая играет в
моих рассуждениях принципиальную роль - бОльшую, чем теориях названных
историков? Полагаю, что речь уже не может идти о преувеличении или
приуменьшении. Если, производительность земли была достаточно низкой,
то это неизбежно должно было вызвать подвижность сельскохозяйственного
населения со всеми вытекающими отсюда последствиями для высших классов.
Здесь имеет место "железная" материальная причинно следственная связь,
которую уже невозможно ни преувеличить, ни приуменьшить. - Да, но
действительно ли производительность земли была таковой, как это я
предположил выше? Можно ли это как-либо проверить, установить,
доказать?
То, что природа на востоке Европы, в общем, менее рентабельна, чем на
западе - это должно быть известно каждому школьнику из школьного курса
географии. Однако это обстоятельство еще ничего не решает. Ведь в
данном вопросе важны не абсолютные показатели среды обитания
(температуры, качество почвы и т.д. и т.п.) важно СООТНОШЕНИЕ
субъективных и объективных факторов производства, а это резко усложняет
задачу. Далее, должно быть ясно, что производительность экономического
базиса общества может изменяться в значительных пределах не производя
при этом никаких качественных сдвигов в "надстройке" общества. Для
того, чтоб подобные сдвиги произошли производительность должна быть
ДОСТАТОЧНО низкой (или достаточно высокой), т.е. должен быть достигнут
известный количественный ПРЕДЕЛ, ЗА КОТОРЫМ качественные сдвиги
становятся возможны и необходимы. Где этот предел, как его нащупать,
определить? - все это вопросы еще более высокого порядка, еще более
трудноразрешимы.
Во всех подобных случаях, когда я сталкиваюсь с вопросами, которые
заведомо невозможно решить прямо и однозначно - а поставленные только
что вопросы относятся, очевидно, к числу именно таковых - я стараюсь
найти какое ни будь глобальное историческое или экономическое явление,
которое пусть косвенно, задним числом, но бросало бы яркий свет на
проблему, позволяло бы, вернее обязывало, делать пусть не доказанные в
буквальном смысле этого слова, но в высшей степени правдоподобные
предположения. К счастью, и в данном случае налицо такое явление - это
отсутствие рабства в России.
При низком уровне развития техники и технологии в начале средних
веков, а тем более в древности, рабский труд был едва ли не
единственным фактором, за счет которого можно было наращивать объемы
производства. Поэтому там, где накопление, обогащение (а не только лишь
"пропитание") становились целью производства, там, где возникала
тенденция к росту производства, там эта тенденция с необходимостью вела
к усиленной эксплуатации рабского труда и только таким путем она могла
реализоваться. Все богатства античного мира были созданы рабским
трудом. Ни римская, ни греческая цивилизации вообще не мыслимы вне или
без системы рабовладения. - Каким контрастом на фоне этого выглядит
отсутствие таковой в древней Руси! Вообще рабы были, но хозяйственного
значения рабский труд не имел никакого... То есть рабы в России не
просто "были", они были одной из статей русского экспорта, значит их
было достаточно много. С другой стороны, как уже говорилось выше,
существовал дефицит рабочих рук, вынуждавший князей переводить или
переманивать к себе трудящееся население других княжеств. И не смотря
на эти "спрос" и "предложение" "рабсилы", рабы в сельском хозяйстве не
использовались ни в качестве рабов, ни в качестве крепостных. Между тем
именно это происходило в Европе в тот же исторический период. -
Поистине это должно что-то означать, что-то важное и принципиальное: по
таким-то вот "черточкам" мы и можем судить о глубине различий между
западной и русской цивилизациями, о сущности, КАЧЕСТВЕ той и другой.
Если вообще возможно дать этому явлению экономическое объяснение, то
оно может быть только одно: ввиду низкой производительности земли
сельскохозяйственный труд создавал минимальный доход, достаточный для
существования самого работника и в лучшем случае его семьи; земельная
рента была минимальна, так что экспроприировать потенциальному
рабовладельцу было нечего. Проще говоря, если работник своим трудом
может прокормить лишь самого себя, то эксплуатировать такой труд
невозможно, рабство становится экономически бессмысленным. При таких
условиях "господину" выгоднее было предоставить раба самому себе, т.е.
дать ему возможность свободно крестьянствовать и лишь периодически
взимать с него дань, а свою потребность в обогащении - реализовывать не
за счет интенсивной эксплуатации земли и труда, а за счет экстенсивного
распространения своей власти на все бОльшую территорию, - отсюда те
следствия, о которых говорилось выше.
Итак, отсутствие рабства можно объяснить только низкой (в среднем)
производительностью земли.
дальнейшие политические следствия
Подвижность населения, далее, вызывала и другие политические
последствия, формировала так сказать политическую физиономию общества.
Первую характерную черту этой "физиономии" мы уже указали выше - это
эксплуататорский характер власти. На Западе феодал эксплуатировал
прежде всего землю (присваивал земельную ренту), затем, пользуясь
зависимостью крестьянства от земли, т.е. своей экономической властью
над трудящимся населением, эксплуатировал так же и труд, при этом
эксплуатация труда постепенно ослабевала. (Ослабление крепостного права
началось с 12 века). В России эксплуатировался труд и прежде всего
труд, причем эксплуатировался не посредством экономической власти,
каковой ни князья, ни дружина не имели, а посредством прямого
политического и военного принуждения.
Вообще-то никакая власть сама не сеет и не пашет, живет за счет
общества, а значит, в каком-то смысле является эксплуататорской. С
другой стороны, даже самая эксплуататорская власть хотя бы
непроизвольно делает что-то полезное для общества, следовательно, в
какой-то мере выполняет созидательные функции. Спрашивается, а можем ли
мы определить каков же преобладающий характер власти в данное время в
данном обществе, т.е. дает ли она обществу больше, чем берет от него
или наоборот? Частные примеры и явления здесь ничего решить не могут,
тем не менее, полагаю, что существует некий критерий, который позволяет
оценить, так сказать экономическое и политическое КАЧЕСТВО власти. Этот
критерий - то направление, в котором эволюционирует ОТНОШЕНИЕ между
обществом и властью. Если власть имеет преимущественно
эксплуататорский, паразитический характер, то она с течением времени
неизбежно будет замыкаться сама в себе, отдаляться от общества,
превращаться в самоцель, т.е. в тех или иных формах будет происходить
процесс отчуждения власти от общества. Наоборот, если власть ставит
своей целью не собственное существование, но общественное благо,
неизбежно будет происходить эволюция в сторону синтеза власти и
общества и ликвидация всех форм отчуждения власти от общества. В
истории мы легко находим примеры как того, так и другого развития
событий.
Английские аристократы начали свое существование в качестве
завоевателей. Отчуждение общества от власти было абсолютным, между
высшими и низшими классами отсутствовал даже общий язык (аристократы -
завоеватели норманны - говорили на французском). Однако этот отчуждение
сравнительно быстро преодолевается. Спустя 150-200 лет высшие и низшие
классы уже образуют нацию. Аристократия становится выразителем
национальных интересов, не без успеха их отстаивает. В последствии
рыцарское достоинство стало доступным для всех, обладавших достаточным
имуществом. Поэтому не могло возникнуть понятия об исключительном праве
некоторых семейств на это достоинство (наше местничество). Вообще,
рыцарство никогда не имело в Англии характера прирожденного звания.
Основанием всех прав всех сословий являлись платимые этими сословиями
налоги, а не монопольное обладание какими-либо преимуществами в ущерб
обществу.(Гнейст.494,499)
Противоположную картину видим в России. Первоначально русская
"аристократия" (т.е. боярство и дружина) - институт очень
демократичный. Всякий богатырь, "добрый молодец", которому был скучен и
тесен крестьянский быт, мог стать дружинником князя. Политическая
программа этих "добрых молодцев" такова: "есть и пить готовое и ходить
в платье цветастом". И как кажется, наши "аристократы" неутомимо
следовали этой программе: летопись пестрит сообщениями о
злоупотреблениях княжеских наместников, тиунов и проч. "должностных
лиц". Однако все это - частные явления, которые, как я уже говорил,
многое иллюстрируют, но ничего не доказывают. Тенденция же состоит в
том, что чем, далее, тем более ликвидируется первобытный демократизм
русской "аристократии": сначала она замыкается в тесное сословие, а
затем, и вовсе становится чисто РОДОВЫМ институтом (местничество). В
общем, эта эволюция вполне нормальна: статус аристократа - это по
определению некое исключительное положение в обществе, которое
передается по наследству, обеспечивается происхождением и т.п. В этом
отношении аристократия всех времен и народов одинакова. Разница лишь в
том, какие политические формы обретает это исключительное положение и
как эти формы изменяются с течением времени - вот что характеризует как
саму аристократию, так и общество в целом. Древнеримские аристократы
создали государство и продолжительное время оставались собственниками
этого государства. Однако постепенно эта их монополия подтачивалась,
расшатывалась, ограничивалась и, наконец, была ликвидирована, по
крайней мере, юридически (практически, т.е. на ДЕЛЕ она, наверное,
никогда и нигде не будет ликвидирована: высшие состоятельные слои
общества всегда будут иметь какие-то политические преимущества перед
простыми смертными). Таким образом направление эволюции очевидно:
демократизация власти, разрушение политических и юридических привилегий
аристократии. В том же направлении, как уже было сказано, происходила и
эволюция в Англии.
В России же происходило нечто противоположное: политические привилегии
в конце концов, стали родовой собственностью нескольких высших родов, а
аристократия замкнулась сама в себе посредством родовых перегородок.
Ликвидация местничества и некоторая "демократизация" дворянства при
Петре отнюдь не ликвидировала этой изолированности, последняя обрела
лишь иные, более "цивилизованные" формы, и в этих формах раскол между
дворянством и народом углублялся и далее. В конце концов, высший слой в
России утратил даже общий язык с основной массой народа. - Это как бы
завоевание наоборот: в Англии завоеватели сливались с народом, в России
доморощенное высшее сословие постепенно становилось к собственному
народу в отношение завоевателей; там общественный раскол с течением
времени ликвидировался, у нас - возникал и углублялся. - Что все сие
означает?
В основе сословной замкнутости лежит монопольное обладание какими-либо
преимуществами в ущерб обществу. Если сословие не способно замкнуться,
отгородится от общества, то оно не способно и сохранить за собой эти
преимущества. В начале русская "аристократия" просто силой обеспечивала
себе привилегированное положение в обществе. Есть и пить готовое мог
позволить себе только сильный "добрый молодец". Слабого за здорово
живешь никто кормить бы не стал. Затем "аристократия" становится
политической корпорацией; это уже не просто "добрые молодцы" это власть
имущие, вернее ВЛАСТЬ ПРЕДСТАВЛЯЮЩИЕ (в чем здесь разница - об этом
ниже). Затем привилегированное положение аристократов обретает
юридические формы, среди них первая - крепостное право, т.е. право на
чужой труд. Наконец в Московской Руси эта замкнутость и отчужденность
еще более усиливается и достигает предела: аристократия становится
чисто родовым институтом, в который никакой посторонний уже в принципе
проникнуть не мог, какими бы достоинствами не обладал. Но спрашивается,
во имя чего же аристократы подвергали себя этой общественной
самоизоляции? Что они, какое такое достояние пытались оградить от
общества? Ясно о чем идет речь: монополия проливать кровь за отечество
не нужна никому, и за нее никто цепляться не станет. А вот жить за счет
общества - вот это право столь драгоценно, что его уже нужно защищать
от общества, и ради этого стоит от него отгородиться. Таким образом
абсолютная замкнутость, к которой пришла русская "аристократия" может
означать только одно: ее (аристократии) абсолютно паразитический
характер. Этот ее характер очевиден уже в самом начале Киевской Руси,
он неизбежно вытекал из экономических условий существования Киевского
государства, но должно было пройти время, чтобы этот характер выяснился
вполне, достиг в своей эволюции адекватных политических форм.
Итак, эксплуататорское отношение высших классов общества к низшим и
вытекающий отсюда ПОЛИТИЧЕСКИЙ РАСКОЛ между народом и аристократией -
вот еще одно политическое следствие экстенсивного бытия
производительных классов Киевской Руси.
А вот другое уже более глубокое и тонкое следствие, вытекающее из этой
же причины.
Источником дохода русского аристократа, как говорилось выше, была не
его собственность, но власть над населением. Короче говоря, власть была
средством личного обогащения. Вот это порождало политические следствия
высшего порядка, следствия, определяющие политический характер уже
самой аристократии.
Казалось бы, раз уж сама жизнь сделала русскую "аристократию" не
сословием собственников, как в Риме и вообще на Западе, но сословием
чисто политическим, если наши аристократы стали так сказать жрецами
политики, то они должны были стать настоящими, первоклассными
политиками, должны были превратить политику в таинство, высшее
искусство; короче говоря, политика должна была составить их силу, СТАТЬ
ИХ СИЛОЙ. Однако на деле все получилось как раз наоборот.
Частные, материальные интересы западного собственника обеспечивались
его собственностью, т.е. на низшем уровне экономического бытия.
Обращаясь к обществу, т.е. к сфере политики, бытия политического,
собственник мог ожидать, требовать отстаивать ОБЩЕСТВЕННЫЕ гарантии
своего экономического бытия. Но собственность есть вообще не природное,
а общественное отношение и гарантии собственнику может предоставить
лишь общество, а не "законы природы". Для этого общество должно быть
организовано соответствующим образом и как минимум, оно должно вообще
БЫТЬ. Следовательно, собственника соединял с обществом интерес не
частный, который как таковой уже был удовлетворен экономическим его
статусом, но интерес подлинно общественный. Чтобы гарантировать свою
собственность, собственники должны СОЗДАТЬ ОБЩЕСТВО, разумеется по
своему образу и подобию. Следовательно, статус собственника делает
собственника политически дееспособным - он есть опора общества, его
главная созидательная пружина, его главное заинтересованное лицо. Вот
почему класс собственников на Западе как правило легко и быстро
консолидировался, вырабатывал кукую-то классовую политику, умел на
протяжении длительного времени и в непрерывно меняющихся внешних
условиях проводить эту политику, наконец, в самые грозные, решительные
моменты он мог становится подлинным спасителем отечества, мог идти на
какие-то жертвы во имя государства, т.е. возвышался не только до
классовой, но до национальной политики, становился политическим
выразителем интересов нации в целом.
Отношение русского аристократа к земле было прямо противоположным
западному, а соответственно, его отношение к обществу - вывернутым на
изнанку. Он мог обладать землей, но главный источник его материального
могущества коренился не в земле, не в собственности, а в политике, в
его эксплуататорском отношении к производительным классам. Отсюда то
следствие, что вместо того, чтоб стать жрецом политики он приносил эту
политику в жертву интересам экономическим, материальным, корыстным, в
конечном итоге. Однако на этом поприще он немедленно и самым жестким
образом сталкивался со своими собратьями, и такими же как он
"аристократами", которые, так же как и он смотрят на политику как на
средство личного обогащения. Вопросы материального, экономического
выживания субъектов, которые на Западе решались внизу, на уровне
экономическом, у нас выносились на верх, на уровень политический, и,
как следствие, разлагали политику, ликвидировали возможность какой бы
то ни было здравой политики. Вместо консолидации - непримиримое
столкновение частных интересов, интриги, борьба, но не за власть, а
скорее ВОКРУГ власти, не с целью держать, созидать власть, но с целью
хищнически использовать, эксплуатировать ее в своих интересах хотя бы в
ущерб самой власти. Таким образом, невозможность удовлетворения
материальных интересов на экономическом уровне вызывало непримиримое
столкновение этих самых интересов на уровне политическом, генерировало
перманентный РАСКОЛ теперь уже в среде самой аристократии и, как
следствие, ее ПОЛИТИЧЕСКУЮ НЕДЕЕСПОСОБНОСТЬ.
Итак, политический раскол внутри аристократии и вытекающая отсюда ее
политическая недееспособность - вот другая характерная черта русского
общества киевского периода. Примеров, иллюстрирующих эту
недееспособность сколько угодно; собственно, речь должна идти ужи не о
примерах, а о целой линии поведения, каковой стихийно придерживались
княжеские дружинники на протяжении всей истории Киевской Руси. НИ РАЗУ
на протяжении всего указанного периода дружина не выступила в качестве
САМОСТОЯТЕЛЬНОГО политического фактора. Единственное, на что она была
способна, это оставить одного князи и прейти у другому и таким путем
решить исход битвы или предопределить направление развития событий. Ни
один дружинник не стал самостоятельным политиком, максимум, на что мог
рассчитывать любой самый толковый и дееспособный из них - это стать
доверенным лицом князя и действовать его именем, с его санкции и т.п.
Дружина могла оказывать на князя подавляющее влияние, могла сделать его
своей марионеткой и таким образом добиваться своих целей, но она
никогда не могла обойтись ВОВСЕ БЕЗ князя и действовать САМА ПО СЕБЕ,
опираясь лишь на самую себя.
Эта политическая недееспособность дружины, в свою очередь, превращала
князя в свою противоположность: если дружина без князя в политическом
отношении была НИЧТО, то князь в указанном же отношении был ВСЕ.
На Западе дружина быстро распадается, у нас продолжает существовать.
Однако политические ноли, каковыми являются дружинники, в сумме не
только не создают никакой единицы, они как бы нейтрализуют,
отталкиваются друг от друга, взаимоисключают друг друга. Поэтому в
сумме получается не единица и даже не ноль, а некоторая отрицательная
величина - политический вакуум. Он очевидно уже не может быть заполнен
изнутри - собственными силами общества и дружины - ибо этими-то
"силами" он и порождается, - но лишь извне, неким чужеродным элементом.
Отсюда первое следствие - призвание Рюрика и вообще призвание князей
горожанами на протяжении большей части истории Киевской Руси. Второе
следствие - то, что власть эта так навсегда (т.е. до Смуты) и остается
элементом ЧУЖЕРОДНЫМ в БУКВАЛЬНОМ смысле этого слова. То есть князь не
просто обладал властью, он был воплощением власти, абсолютной властью;
власть была неотчуждаемым атрибутом рода Рюриковичей, т.е. существовала
не как институт общественный, а как родовая собственность Рюриковичей.
Иначе и быть не могло: если власть не находила опоры в обществе (в лице
аристократии), то она могла существовать лишь вне общества, не как
общественный институт, а как некий материальный фактор, как физический
атрибут рода Рюриковичей. В ЭТОМ смысле власть была АБСОЛЮТНОЙ, т.е.
абсолютно отчужденной от общества. На Западе, мы видели, что королей
или вождей ВЫБИРАЮТ из представителей нескольких знатных родов. У
западных славян родоначальника ВЫБИРАЮТ члены рода. ВЫБОРЫ есть ничто
иное, как способ формирования власти в соответствии с общественными
потребностями - хотя бы это "общество" состояло лишь из одного рода -
то есть это шаг к превращению власти в общественный институт. В России
Рюриковичи не сделали даже этого самого простого и первого шага.
Великим князем становился не выбранный членами рода наиболее достойный,
но физически старший. И это - несмотря на распри, войны, на то, что
этот принцип старшинства не то что не водворял порядка, но разрушал
всякий порядок как между князьями, так и в обществе в целом. То есть
существовала явная общественная потребность перейти к более
рациональному принципу формирования власти. Однако и князья, и общество
оказались глухи к этой потребности. Поразительна эта несокрушимость
родового порядка, несмотря на его видимую слабость и беспрерывное,
казалось бы, его разложение, которое наблюдаем на протяжении всей
истории Киевской Руси.
Не трудно угадать причины этой прочности родовых отношений: Рюриковичи
воспроизводили между собой тот порядок, который был характерен для
общества в целом. Если экономические и отчасти политические привилегии
узурпировали несколько знатных родов и это явление известно под
названием местничества, то политический суверенитет слился с одним
родом Рюриковичей. Ясно, что то и другое - явления одной природы,
разные ступени одного процесса. Разница лишь в том, что если
аристократии удалось вполне самоизолироваться только в московский
период, то политическая изоляция Рюриковичей возникла одновременно с
возникновением государства, вернее стало ФОРМОЙ, в которой государство
возникло.
Итак, абсолютная отчужденность власти, т.е. РАСКОЛ между властью и
аристократией, а затем и обществом в целом - такова третья характерная
черта Киевской Руси.
Остался последний штрих и он уже напрашивается сам собой. Мы уже
отмечали, что обреченность на преимущественно политическое бытие отнюдь
не делала наших аристократов Цицеронами и Катонами. Естественно
предположить, что обреченность князей на власть отнюдь не делала их
Цезарями и Августами. То, что все князья были одинаково причастны к
власти и в этом отношении РАВНЫ между собой и разница между ними
полагалась ТОЛЬКО физическим старшинством - обстоятельством маловажным
- обрекало их на анархическую борьбу между собой и политическое
ничтожество. Таким образом, политический РАСКОЛ уже между князьями -
таков последний штрих, характеризующий политическую систему Киевской
Руси. Результат этой межкняжеской борьбы - каким он должен быть -
очевиден: все князья должны быть подавлены если не физически, то
политически, восторжествовать должен один из них. Иначе говоря,
превращение родового порядка в абсолютное самодержавие - вот
естественная тенденция межкняжеских отношений и проявилась она
опять-таки очень рано - в войнах Святополка Окаянного - настолько рано,
что общество с негодованием отвергло Святополка и его богомерзкие
деяния, не догадываясь, что сей князь явился пророком, своими
преступлениями возвестившим народу печальную весть о его политическом
будущем.
Итак, на мой взгляд есть все основания предположить следующую
причинно-следственную связь. Физические свойства среды обитания (земли
прежде всего) порождали экстенсивный способ хозяйствования и тем самым
определяли экономическое поведение или лучше сказать БЫТИЕ
крестьянства. Однако в отношении высшего сословия указанные свойства не
могли оказывать прямого влияния: бояре - не земледельцы, качество земли
и прочие технологические подробности сельскохозяйственного производства
не могли прямо определять их социального и экономического статуса.
Однако экономика определяла этот статус косвенно - посредством
крестьянства. Дружиннику было неважно как пашет или сеет крестьянин, но
вот РЕНТАБЕЛЬНОСТЬ крестьянского хозяйства уже касалась его напрямую,
ибо величина и экономическая природа дохода, создаваемого сельским
хозяйством однозначно определяла как, каким образом этот доход (вернее
его часть) будет присваиваться высшими сословиями - определяла, стало
быть, характер отношений между крестьянством и этими сословиями. Равным
образом этот характер определялся и подвижностью крестьянства - прямым
следствием экстенсивного способа хозяйствования. Далее,
эксплуататорское (по преимуществу) отношение боярства к низшим классам
приводило к тому, что политика становилась не целью, но средством для
достижения корыстных интересов, что порождало в высших слоях общества
политический вакуум. Это последнее обстоятельство, наконец, лишало
систему способности к саморазвитию, парализовывало всякие созидательные
импульсы; решающим фактором становилась не способность системы
адекватно реагировать на "требования времени", но ее собственная
инертность, способность сохранять себя вопреки и наперекор всяким
объективным требованиям. По этой причине основой системы становится
родовые отношения, которые выносятся на верх общества так и и в том
виде, как и в каком они сложились в недрах общества, без всякого их
преобразования; и затем эти отношения продолжают существовать в режиме
перманентного разложения. После того, как достигается низшая точка
этого разложения, происходит перелом и начинается другая эпоха -
собирания земель и становления самодержавия.
Итак. Оседлость - собственность - власть - таковы узловые моменты
эволюции западной цивилизации. Подвижность - политическое небытие
аристократии - не политическое бытие власти (власть существует не как
фактор политический, а как физическая принадлежность рода) - таковы
узловые моменты эволюции русской цивилизации, по крайней мере,
киевского периода русской истории. В условиях феодализма все
перечисленные моменты проявляются вполне явственно и выражаются простой
формулой: крупный собственник становится суверенным господином, а его
владения - государством или чем-то подобным государству. Но это - на
Западе. В Киевской Руси крупные собственники не обрели оседлости и даже
самые состоятельные из них продолжали оставаться дружинниками князя, а
не землевладельцами. С другой стороны, власть оставалась безусловным
достоянием князей, к которому буквально не имели отношения ни
аристократия, ни народ. То есть, если на Западе мы наблюдаем слияние
собственности и политического суверенитета, то в Киевской Руси налицо
как минимум РАЗРЫВ между собственностью и этим самым суверенитетом.
Вообще: если на Западе общественные отношения представляют собой
неразрывную цепь, соединяющую экономические формы бытия с политической
верхушкой общества, то в России эта "цепь" "состоит" сплошь из
разрывов. Разрыв между землей и трудом земледельца (подвижность), между
аристократией и народом, в среде самой аристократии, между
аристократией и княжеским родом и, наконец, между самими князьями. Вот
эти особенности и вытекающие из них более частные следствия совершенно
очевидны по отношению к Киевской Руси. Поэтому назвать последнюю
государством феодальным никак невозможно. И Павлов-Сильванский
соглашается с этим, по крайней мере он отказывается искать черты
феодализма в Киевской Руси как бы подозревая, что подобная попытка
обречена на неудачу.
С тем большими надежами он обращается к Руси Удельной и, как ему
кажется, открывает там все классические признаки западного феодализма.
Последуем и мы за ним и посмотрим, как и в какую сторону изменилось
общество в Руси Удельной в сравнении с Киевской и действительно ли
первая является феодальным государством в отличие от последней.
УДЕЛЬНАЯ (СЕВЕРО-ВОСТОЧНАЯ) РУСЬ
"Главною, первою чертою феодализма следует признать РАЗДРОБЛЕНИЕ
ВЕРХОВНОЙ ВЛАСТИ или тесное слияние верховной власти с землевладением".
Так говорит Павлов-Сильванский на стр.77 и он совершенно прав... Пока
прав.
"Верховная государственная власть разбилась в феодальную эпоху, как
упавший стеклянный купол, на тысячи мелких осколков..."(86)
И опять Павлов-Сильванский прав: его метафора очень точно отражает
суть дела. Однако пока что у него речь идет о Франции. Дело за малым:
показать, что то же самое происходило и в России. Причем я даже не
требую, чтоб Павлов-Сильванский показал нам "ТЫСЯЧИ осколков", на
которые разбилась государственная власть - если это произошло - в
России, достаточно ОДНОГО только "осколка"; то есть если
Павлов-Сильванский найдет хотя бы ОДИН пример боярщины, которая стала
бы в средние века суверенным государством, то я немедленно признаю его
правоту и соглашусь, что русский "феодализм" принципиально не отличался
от западного. Но НЕТ такого примера! Ни одна боярщина в России не стала
государством или чем либо похожим на государство... НИ ОДНА, и
Павлову-Сильванскому это известно...
Всякий, кто берется сравнивать Россию с Западом должен независимо от
своих теоретических взглядов отдавать себе отчет в том, что
политическая система древней и средневековой России имеет ряд
поразительных черт, резко отличающих ее от Запада. Черты эти
действительно поразительны, ибо показывают, как те или иные ПРИНЦИПЫ
культуры или цивилизации могут существовать и сохраняться на протяжении
веков почти в идеальной чистоте - и это несмотря на общий хаос и
неустроенность жизни в средние века как на западе, так и на востоке.
Первым и главным таким принципом является ОТНОШЕНИЕ между обществом и
властью. На Западе мы видим как общество создает власть, разрушает,
узурпирует, реформирует ее и т.п. - все это НОРМА жизни, в этом и
состоит вся политическая история Запада. В истории древней России
аналогичные явления просто-напросто ОТСУТСТВУЮТ.
На Западе германцы ВЫБИРАЮТ вождей, королей, императоров и этим
СОЗИДАЮТ власть. В России Рюриковичей не выбирают, их ПРИЗЫВАЮТ
княжить, и этим актом общество не столько созидает власть, сколько
ОТКАЗЫВАЕТСЯ от власти, УКЛОНЯЕТСЯ от нее и все бремя власти вручает
"посторонним лицам". В более поздние времена на Западе аристократия
узурпирует власть или просто берет ее в свои руки, если последняя в
лице "законных" королей падает сама собой. В истории России от Рюрика
до Годунова не только не было ни одного подобного случая, но не было
предпринято ни одной даже ПОПЫТКИ узурпации власти (хотя поводов для в
этого в России, так же, как и везде, было более чем достаточно);
русским людям как бы в голову не приходило, что ТАКОЕ вообще возможно.
В киевский период дружинник, боярин - НИКТО и НИЧТО рядом с князем. Он
может быть советником князя, определять его политику, может получить
сколь угодно большое влияние на его личность и образ действия. Но САМ
ОН - НИКТО БЕЗ князя. Он НИКОГДА не займет место князя. Его влияние -
это влияние наложницы, или интимно близкого слуги, или мудрого,
многоопытного наставника, или коварного интригана, но не
САМОСТОЯТЕЛЬНОГО политического деятеля.
Политическую дееспособность западной аристократии не нужно доказывать,
она есть нечто самоочевидное. Возьмем, например Францию, несколько
эпизодов ее истории. В 613 г. франкская аристократия свергла королеву
Брунгильду и обязала нового короля назначать графов (местных
правителей) только из среды местной знати. Затем верховная власть и
вовсе была узурпирована местной знатью в результате чего королевство
распалось на несколько частей. Наконец один из "управдомов"
(майордомов) Меровингов узурпирует так же и королевский титул, сам
становится королем и кладет начало новой династии - Каролингов. Потом,
когда род Каролингов, в свою очередь, окончательно пал, королем
становится какой-то мелкий феодал Гуго Капет, король-выскочка, как
называет его Гизо. Как видим, аристократия "поставляет" королей, берет
власть "всерьез и надолго", защищает государство от внешних врагов,
вмешивается в задачи управления государством, так или иначе решает эти
задачи и т.д. и т.п. - все это НОРМА ЖИЗНИ на Западе.
Ничего подобного этим примерам НЕТ в истории древней Руси. После
Ярослава Мудрого власть князей, вообще их политический потенциал
неуклонно падал. Владимиру Мономаху и его сыну Мстиславу на какое-то
время удалось остановить этот процесс, но не обратить его вспять. В
конечном итоге падение Киева - результат политической деградации
князей. Казалось бы как легко было в таких условиях любому сильному
боярину взять власть, СТАТЬ КНЯЗЕМ, остановить политическое разложение
общества - это было бы подлинным благодеянием по отношением к народу,
во всяком случае в этом было бы ничуть не больше негативного, чем во
"всевластии" князей, иные из которых мало чем отличались от
разбойников. И однако ж, ничего подобного не произошло. Отсутствовало в
истории России это явление, столь характерное для истории Запада. Бояре
вмешивались в политику как воры "вмешиваются" в чужие права
собственности, или наоборот, они оберегали эти чужие права, как
приказчики или верные слуги, но ни один из них, ни все они в
совокупности не посмели сами стать "субъектом" этих прав, т.е. не стали
и не попытались стать хотя бы какой-нибудь, подлинно политической
силой.
Из сказанного ясно, что период феодальной раздробленности на Западе
является естественным продолжением его предыдущей истории. Ибо если и в
период централизованных империй аристократы неоднократно выступали не
только как просто имущие (собственники), но и как ВЛАСТЬ имущие (т.е.
как политики), то не удивительно, что когда объективные основы
централизации исчезли, и центральная власть ослабла, каждый имущий уже
"всерьез и надолго" стал ВЛАСТЬ имущим, т.е. каждый крупный
землевладелец стал суверенным господином (сеньором), а синьория -
государством. То есть землевладельцы "доросли" до суверенных господ;
собственность породила власть, власть срослась с собственностью.
Политическая история Северо-восточной Руси является столь же
естественным продолжением киевского периода, ибо как в Киевской Руси ни
один боярин не стал князем, так и в более поздние времена на
северо-востоке ни один боярин не стал суверенным сеньором, и ни одна
боярщина - суверенным княжеством. То есть соединения землевладения и
власти не произошло, имущие так и не доросли до власть имущих.
Следовательно, один из важнейших признаков феодализма, о котором выше
говорил Павлов-Сильванский, в России отсутствовал. Разверните школьную
или какую угодно политическую карту средневековой Руси, вы не найдете
на ней ни одной боярщины в качестве политического образования. И этот
бьющий в глаза факт советская историография умудрилась игнорировать и
продолжала толковать о феодализме в России как о чем-то само собой
разумеющимся! Павлову-Сильванскому, как НАСТОЯЩЕМУ историку (в отличие
от советских) указанный факт конечно известен и таким образом его
теория оказывается в весьма затруднительном положении. Посмотрим теперь
как он из него выходит.
В §26 своей работы, Павлов-Сильванский делает упор на то, что в
России, как и на Западе, крупные земельные собственники обладали так
называемым иммунитетом:
"У нас и на западе одинаково... частному собственнику предоставляются:
1) исполнительная верховная власть, 2) право суда на всех людей,
живущих в имении, 3) право сбора с них налогов и пошлин." (89)
Иммунитет, таким образом, есть ничто иное как ВНУТРЕННИЙ суверенитет
собственника, т.е. его более или менее полная власть не только над
землей, но и над проживающим на ней населением. Из того, что это
явление одинаково имело место в средние века как на Западе, так и в
России, Павлов-Сильванский делает вывод о наличии в России "такого же"
феодализма, как и на Западе. То есть иммунитет, по его мнению, есть
главный признак и доказательство наличия феодализма.
...Вообще-то когда я в первый раз знакомился с книгой
Павлова-Сильванского, я не столько пытался критиковать его, сколько
учился у него и его работа того заслуживает. Тем более мне не понятно и
удивительно как ее автор мог допустить в своих рассуждениях столь явный
промах: это как раз тот случай, когда уместно сказать: слона-то он и не
заметил!
... Римский наместник так же обладал значительной, иногда
неограниченной властью над местным населением - можно ли на основании
этого заключить, что он был феодалом? Нет, потому что он не обладал
внешним суверенитетом, он был лишь государственным чиновником, и не
более того. Цезаря, завоевавшего Галлию и бывшего неограниченным ее
правителем, можем ли мы назвать феодалом, Цезарем Галльским, на
средневековый манер? Нет, потому что Цезарю не приходило в голову
объявлять себя независимым правителем и отделяться от Рима.
Какого-нибудь русского помещика царской Руси, который был полным
господином над своими крестьянами можем ли считать феодалом? Нет,
потому что, несмотря на его господство над крестьянами, царь мог в
любой момент конфисковать его поместье, а его самого - посадить на кол.
Наконец - внимание! - боярина удельной Руси можем ли считать феодалом?
Нет и по все той же причине: так как и он, несмотря на весь свой
иммунитет, ни в коей мере не обладал внешним суверенитетом.
С другой стороны, несомненно, если земельный собственник обладает
иммунитетом, то это очень похоже на феодализм. ВНЕШНЕ, действительно
похоже и я соглашаюсь, что именно с внешней стороны в удельный период
русский боярин максимально приближается к западному феодалу. Но если мы
посмотрим на ПРИРОДУ этого иммунитета, то мы поймем, что это сходство
именно лишь ВНЕШНЕЕ.
Какие вообще причины имеет под собой иммунитет? Причина первая и
главная: слабость, несовершенство государства. По этой причине всякий
правитель отдаленной провинции в древности (да и в наше время!) обладал
большим или меньшим иммунитетом - частично - с санкции государства,
частично - по собственному произволу, пользуясь безнаказанностью,
отсутствием контроля и т.п. обстоятельствами. Иммунитет в таких
условиях вовсе не означает никакого феодализма, ибо чиновник в конце
концов всегда несет ответственность перед государством, может быть
отозван, снят с должности и т.п. и никакой "иммунитет" не явится тому
помехой. Другое дело, если правитель становился одновременно
собственником подвластной территории. В этом случае он обретал уже
бОльшую независимость от государства, становился более феодалом, его
уже нельзя было сместить как простого чиновника, т.е. правитель обретал
известную долю внешнего суверенитета. Однако и здесь феодализм еще
только в зародыше. Наконец, если правитель, опираясь на экономические и
военные силы своего княжества получал возможность противостоять любому
внешнему насилию, - ясно, что такой правитель уже в полной мере может
считаться феодалом.
У русского боярского иммунитета было два основания: служба князю и
слабость государства. Благодаря службе князю дружинник становился
земельным собственником, т.е. боярином. Благодаря несовершенству
государства собственник, вообще всякий "сильный" человек обретал или
мог обрести иммунитет. И все! На этом "феодализм" заканчивался.
Несмотря на раздробленность и отсутствие государства ни один боярин, ни
один "сильный" мира сего так и не обрел никакого внешнего суверенитета.
Иммунитет боярин не захватывал, не узурпировал, не располагал им просто
в силу своей экономической и политической дееспособности, но получал с
санкции того или иного князя. В удельный период бояре, действительно,
обрастают земельной собственностью, но это ничего не меняет в их
политическом положении в сравнении с киевским периодом. Как и раньше
вся сила боярина от власти - от князя, которому он служил. Он оставался
СЛУГОЙ князю, сращивания собственности и власти не происходило.
Собственность была наградой за службу, за причастность к власти, а не
тем, что ПОРОЖДАЕТ власть. Иначе говоря, боярство и в удельный период
оставалось политически ничтожным. ВСЯ свобода боярина состояла лишь в
том, что он мог оставить одного князя и перейти на службу к другому,
однако ни по отношению ни к какому князю он не был свободной
договаривающейся стороной, как это имело место на Западе; ибо если
князь обладал суверенитетом либо реально, либо потенциально, то боярин
не обладал им ни реально, ни потенциально и это "ублюдочное" его
положение составляло сущность его политического бытия. Следовательно,
боярин договаривался с князем не как западный феодал, а как наемный
слуга; иначе говоря, если на Западе феодалы заключали договор, как
заключают его два господина, то в России князь договаривался с боярином
как господин договаривается со слугой. Поэтому когда стали усиливаться
московские князья и сокращаться возможность переходов, то немедленно
стала выясняться цена боярской свободы, а именно: из слуг бояре стали
превращаться в рабов. Иммунитет, правда оставался при них, ибо
государство по прежнему не могло контролировать каждого подданного и
вверяло эту заботу "сильным людям" на местах, но что касается прочих
"феодальных" прав боярства, то чем дальше, тем дело обстояло все хуже.
Дошло наконец до конфискаций и экспроприаций, т.е. право собственности
боярства не только не доросло до власти, не породило внешнего
суверенитета, оно само в конце концов рухнуло под напором
централизованной власти. И тем самым прояснилась его истинная сущность
- политическая и экономическая.
Итак, даже если считать соединение иммунитета с правом собственности
достаточным признаком феодализма, мы все-таки вынуждены заключить, что
русский боярин по своей политической сути был качественно
противоположен западному феодалу несмотря не всю внешнюю похожесть их в
указанном отношении. Ибо если последний как собственник и в силу своего
экономического положения обретал иммунитет, то боярин обретал его с
санкции власти кем бы последняя не была представляема - мелким князем
или централизованным государством. Иммунитет феодала держался на нем
самом, иммунитет боярина - на внешней силе - силе власти. Феодал был в
той или иной мере СВОБОДНЫМ человеком, боярин - наемным слугой, который
самое большее мог покинуть своего "господина", но сам никогда не
становился господином. На Западе даже самый слабый феодал в принципе
мог стать равным королю, если вдруг по каким то причинам возрастет его
экономическое и политическое могущество, в России даже самый сильный
боярин никогда не был равен самому слабому князю. Феодал в той или иной
мере сохранил свою свободу и в будущем, в условиях монархии, боярин
стал рабом и утратил не только свободу, но и право собственности.
Нечего говорить, что если принять во внимание еще и суверенитет
внешний, то разница между феодалом и боярином становится тем более
разительной: на Западе крупный собственник В ПРИНЦИПЕ всегда мог
обрести внешний суверенитет, в России это было В ПРИНЦИПЕ невозможно.
...История вообще, а история России в особенности - субстанция весьма
рыхлая; явления, которые мы сейчас обсуждаем, очень трудно поддаются
обобщению. Поэтому с чем большей категоричностью я делаю эти обобщения,
тем, вероятно, больший протест это вызывает у читателя. Всякий
осведомленный человек, тем более, историк легко может закидать меня
примерами бурной политической деятельности новгородского, киевского,
ростовского и т.д. боярства, и не только боярства, но и народа.
Спрашивается, как же после этого я могу говорить о политической
недееспособности русского общества и т.п.? Однако найти выход из этих
казалось бы бесконечных споров весьма просто. Не надо брать частные
явления той или иной эпохи, необходимо взглянуть на РЕЗУЛЬТАТЫ той или
иной эпохи, сопоставить эти результаты с тем, что происходило на Западе
и тогда все станет ясно. Результат того или иного периода есть ничто
иное как обобщение, которое делает сама история.
В истории Франции власть ДВАЖДЫ дробилась и разрушалась: сначала в лице
Меровингов, затем - Каролингов. В ОБОИХ случаях представители указанных
династий в конце концов исчезали из политики, а государственную власть
подхватывала аристократия и сама становилась властвующим субъектом.
Власть спадала с общества как пелена и тем самым обнажался политический
костяк общества, ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫЙ фундамент и источник власти - то
простое обстоятельство, что общество САМО ПО СЕБЕ ЧТО-ТО ЗНАЧИТ в
политическом отношении, политически дееспособно: может жить с
"ленивыми" и "толстыми" королями, может обойтись вообще без королей,
может выдвинуть из своей среды короля. В России власть также ДВАЖДЫ
дробилась и разрушалась: сначала в киевский, затем в удельный период.
Но в ОБОИХ случаях Рюриковичи, как бы ни были они слабы все вместе и
каждый в отдельности, оставались на политической арене, заполняли собою
ВСЕ политическое пространство России. НИ В ОДНОМ случае аристократия не
стала властвующим субъектом и даже не завоевала никаких политических
прерогатив... "Оставь нас, женщина. Если государство сохранено, то не
твоими стараниями, а нашими", - вот что мог сказать королеве
французский аристократ. (Лебек.Происхождение...127) В России подобные
речи были немыслимы: и аристократия, и общество в целом оставались
беспомощными, НЕ МОГЛИ БЫТЬ БЕЗ КНЯЗЯ, как говорится где-то в летописи,
и всего их политического потенциала хватало только на то, чтоб найти
князя, призвать князя, кем бы и каким бы он ни был - пусть слабым и
заведомо никудышным, пусть хоть младенцем - ЛИШЬ БЫ ОН БЫЛ. История,
таким образом, ДВАЖДЫ давала шанс русской аристократии стать ВСЕМ и тем
не менее, она осталась НИЧЕМ. - Вот на подобного рода "обобщениях",
которые делает уже сама история, я и строю свои рассуждения.
князья
Могут возразить: хорошо, боярин не был феодалом, но князь-то уж точно
им был, ведь он был и землевладельцем, и обладал в той или иной мере
внешним и внутренним суверенитетом - налицо все указанные выше признаки
феодализма. Отвечаю: нет, князь так же не был феодалом. Скажу больше:
он им не был ПО ТЕМ ЖЕ САМЫМ причинам, что и боярин.
Во-первых, в удельный период, как и в более ранний киевский, не имело
места ДРОБЛЕНИЕ власти. Князей было МНОГО и каждый из них обладал
властью, однако это еще не означает дробления власти. Как в киевский,
так и в удельный период власть была собственностью княжеского РОДА, а
не отдельного князя или династии. Да, князья в удельный период уже не
считались ни с какими родовыми счетами, боролись друг с другом всеми
средствами, однако тот факт, что ни один смертный не стал князем ясно и
категорически свидетельствует о том, что власть по-прежнему оставалась
институтом РОДОВЫМ, а не политическим, не общественным. Не социальное
или экономическое положение человека делало его причастным к власти, но
его кровная принадлежность к роду Рюриковичей. Князей становилось
много, но это был физиологический процесс размножения князей, а не
политический процесс дробления власти. Короче говоря, если боярин не
стал феодалом потому, что так и не сравнялся с князем, то князь не стал
феодалом, потому, что так и не сравнялся с боярином. Вся сущность
феодализма состоит в том, что власть дробиться, растворяется в
обществе, так что всякий сильный становится господином. В России как
раз этого и не произошло: централизованное государство, если считать
таковым Киевскую Русь, рухнуло, единая власть исчезла, но так и не
раздробилась не слилась с обществом. Всякий сильный оставался
бесконечно слабым в сравнении с самым ничтожным князем ибо последний
были "природным" властителем, в то время как первый - "природным" рабом
или в лучшем случае слугой. В удельное время власть и собственность
бесконечно сближаются, но синтеза, слияния и на этот раз так и не
произошло. Вот это-то внутренний раскол общества, который так и остался
не преодоленным, несмотря на хаос и аморфность общества, и не позволяет
нам считать удельную Русь, так же как и Киевскую, феодальной, а князя -
феодалом.
Далее, был ли князь землевладельцем? И на этот вопрос должно ответить:
НЕТ. И опять-таки с формально юридической точки зрения он им был.
Князья уже не переходили из города в город, как это было в Киевской
Руси, каждый из них оседал в своем уделе, передавал его по наследству
детям и т.д., т.е. во всех отношениях был собственником. Однако я
говорю о землевладении не в экономическом только, но в специфически
"феодальном" смысле этого слова, именно: произошло ли в княжеских
уделах слияние собственности и власти? На этот вопрос ответ уж ясен,
ибо если бы это слияние произошло в княжеских уделах, то оно произошло
бы и повсюду, но тогда всякий (или хотя бы ОДИН только!) крупный
землевладелец должен был стать князем. Но этого не произошло.
Принадлежность к княжескому роду делало из князя собственника удела, но
никак не наоборот.
Об отношении князей к своим уделам свидетельствует еще одно
принципиально важное явление средневековья: МАЙОРАТ, вернее, отсутствие
майората в России.
Майорат - это когда всю собственность или большую ее часть наследует
один из наследников (как правило, старший сын покойного), остальные
наследники получают лишь незначительную ее часть либо вовсе ничего и
отправляются на все четыре стороны со всеми шансами умереть с голоду.
Из того, насколько беспощадно на Западе в явлении майората родственные
чувства приносились в жертву собственности, совершенно ясно ЧТО лежало
в основе западного феодализма, НА ЧЕМ он строился. СМЫСЛ майората
очевиден: невозможно до бесконечности делить феод или сеньорию. После
каждого очередного раздела естественно сокращаются экономические
ресурсы владения, а если идет речь о замке или ином военном укреплении,
то достаточно его разделить один раз и оно будет уничтожено как военная
единица. Таким образом майорат преследовал целью сохранить
экономическую и военную силу владения, из чего ясно, что именно
экономические ресурсы, связь с землей, короче говоря СОБСТВЕННОСТЬ
делала феодала - ФЕОДАЛОМ; в ней, в земле и собственности источник его
могущества и власти, поэтому и он, в свою очередь, мог обречь родню на
голодную смерть, дабы не подорвать корней своего социального и
политического бытия.
И вот, в России майората не существовало. Петр 1 потом, из соображений
чисто хозяйственных, попытался было ввести его, но ничего не вышло и
Анна Иоановна отменила соответствующие постановления. О чем это
свидетельствует? Все о том же. Коль скоро удел подвергали разделу ни
считаясь ни с экономическими, ни с политическими соображениями, то
следовательно, он не имел ни экономического, ни политического значения.
Князь смотрел на свой удел не как на источник или причину своего
политического положения, но просто как средство прокорма или КОРМЛЕНИЯ,
т.е. точно так же как смотрел боярин или наместник на свои владения. Но
ведь и потребность в кормлении должна положить предел дроблениям.
Правильно, должна и положила, но для этого уделы должны были дойти до
известной степени обнищания и как только это произошло, начался
обратный процесс не дробления, а собирания земель, но это уже другая
история, история не "феодализма", а становления самодержавия.
Итак, земля была для князя средством потребления, а не фактором его
политического бытия. Это значит, что его земельные владения так же мало
делали из него феодала, как и кусок хлеба, который он клал в рот. Таким
образом если в случае с боярами суверенитет экономический не дорастал
до политического, то в случае с князьями суверенитет политический не
"опускался" до земли, не срастался с землею. То есть в обоих случаях не
произошло ни дробления власти, ни ее слияния с земельной
собственностью. Из этого я и делаю вывод, что князья так же не были
феодалами, как не были ими бояре. - Если только с феодализмом связывать
те принципиальные признаки, на которые выше указал сам
Павлов-Сильванский.
ДАЛЕЕ
