А.Усов

www.usoff.narod.ru

usoff@narod.ru

 

 

СТАНОВЛЕНИЕ САМОДЕРЖАВИЯ

 

 

1.Взгляд С.М.Соловьева на причины самодержавия

 

Вопрос становления самодержавия представляется на первый взгляд  несложным. С.М.Соловьев,  например,  дает на него следующий ответ.

     Прежде всего, он отмечает,  что субъективный перелом в отношении князей к земле (к обществу,  к  своим  княжествам) произошел на северо-востоке Руси и впервые стал вполне заметен в характере Андрея Боголюбского, которого и современники и историки считают первым самодержцем. С.М.Соловьев убедительно объясняет, почему произошел этот перелом.  На юге князь мог  сменить  за  свою жизнь с полдюжины волостей  (кн.1т.2.513); Андрей Боголюбский родился,  вырос и всю жизнь, за исключением немногих перерывов, прожил  в Северо-Восточной Руси.  В Киевской Руси князь везде приходил на готовое, и редко кто из них обременял себя  какой-либо  созидательной деятельностью;  Юрий Долгорукий, которому первому пришлось обживать северо-восток,  строил города, давал населению льготы на период обживания новых земель, словом, проявил себя как князь-строитель, созидатель. Его сын Андрей Боголюбский, продолжил деятельность отца. Все эти обстоятельства устанавливали куда более прочную связь князя с землей. Князь здесь впервые выступил как хозяин-собственник,  а не как временный  владелец, связанный со своим княжеством лишь пресловутым кормлением, как это имело место в Киевской Руси.

     Далее, С.М.Соловьев  показывает,  что во второй половине 13 века княжеские отношения в целом претерпевают значительные изменения, а именно: если раньше  князья боролись за старшинство и (или) волости,  то теперь все они борются друг с другом за право  существования  и  каждый  стремится усилиться  за  счет  другого:  между ними, поэтому разворачивается борьба не на жизнь,  а на смерть, без всякого, даже лицемерного порядка, правил  и т.п.  Эта борьба не допускает никакого компромисса,  никакого равновесия интересов в княжеской среде;  выйти победителем из нее может только один, остальные должны либо погибнуть, либо стать холопами победителя. Постепенно происходит усиление московских князей, и вот в княжение  Дмитрия Донского этот перевес находит свое так сказать юридическое выражение:  Донской в своем завещании передает  по  наследству  великое княжение  Владимирское.  Таким образом, права рода открыто и окончательно попраны в пользу прав семьи,  родовое достояние узурпировано, явился на свет самодержавный политический порядок.  После Дмитрия Донского происходит бурный с внешней стороны, но простой и прямолинейный по сути процесс расширения и укрепления самодержавия. В царствование Ивана Грозного этот процесс достигает своего апогея, предела и тем самым завершается, по крайней мере, во внешней, формальной своей части.

 

Таково в общих чертах объяснение С.М.Соловьева. Оно вполне удовлетворительно для историка и истории,  но не для ФИЛОСОФИИ истории. С.М.Соловьев, как и должно  историку, скорее выясняет, восстанавливает ход событий,  чем объясняет его;  мы видим связь, преемственность явлений, но не их конечную причину.  Единственное что он объясняет, так это перемену в характере северо-восточных князей, но эта перемена лишь частично объясняет  возникновение  и становление самодержавия.  Между созидательной деятельностью и  самодержавными  замашками  северо-восточных  князей  - большая дистанция.  Одно дело строить города, другое дело - отнимать их у братьев;  если первое С.М.Соловьев объясняет,  то второе  не  столько объясняет,  сколько  описывает  сам  процесс  узурпации собственности и власти в обществе.

     Для С.М.Соловьева разница в характере и исторической роли Юга и Северо-Востока Руси вполне очевидна,  он на нее постоянно указывает, но эта разница,  тем не менее,  не только остается у него без объяснения,  он и понимает ее так, что далеко не всегда с ним можно согласиться. Вот пример:

 

"Природа роскошная,  с  лихвою вознаграждающая и слабый труд человека, усыпляет деятельность последнего,  как телесную, так и умственную. Пробужденный раз  вспышкою страсти,  он может показать чудеса,  особенно в подвигах силы физической,  но такое напряжение сил не бывает  продолжительно. Природа,  более  скудная на свои дары,  требующая постоянного и нелегкого труда со стороны человека, держит последнего всегда в возбужденном состоянии: его деятельность не порывиста, но постоянна; постоянно работает он умом, неуклонно стремится к цели; понятно, что народонаселение с таким характером в высшей степени способно положить среди себя крепкие основы государственного быта...  Сказанное прилагается в известной мере  к  историческому  различию в характере южного и северного народонаселения Руси."(кн1.с73)

 

У С.М.Соловьева вообще часто глубокие мысли перемешаны  с  ошибочными выводами; цитированные  только  что слова - лишнее тому подтверждение. Правильно и тонко то, что он говорит о влиянии климата и природы на деятельность человека,  но  как  только  С.М.Соловьев обращается к истории России, эти его правильные мысли порождают неправильные выводы.

     Более суровый  климат  севера  Руси сравнительно с югом формирует более основательное,  сильное,  жизнестойкое население,  которое "в высшей  степени способно  положить  среди  себя  крепкие  основы государственного быта" (имеется в виду,  конечно,  Московское государство) - вот вывод  С.М.Соловьева. Но если юг России с его благодатной природой не сформировал на юге хозяина,  собственника со всеми социальными качествами ему присущими, то тем менее подобный собственник мог появиться на севере. Этот вывод, несмотря на то, что мы оперируем неопределенными, расплывчатыми понятиями, почти  математически  точен.

     В количественном отношении земли как на юге, так и на севере было более чем достаточно, но вот в качественном отношении  существовала большая разница:  на севере земля много хуже, чем на юге. Но если население на севере существовало в худших условиях, чем на юге,  как в относительном, так и в абсолютном смысле, то почему мы должны предполагать, что черты его характера будут качественно отличны  от  черт характера южного населения?  Не должны ли мы предположить,  что население там и там будет обладать одним и тем же характером (если этнически и исторически оно происходит из одного  корня),  с  той лишь разницей,  что на скудном севере этот характер будет менее развит, чем на благодатном юге? Относительно суровый климат, действительно, развивает трудолюбие, упорство,  постоянство и прочие черты народа, но КАЧЕСТВЕННЫЙ перелом в народном характере может произойти лишь тогда, когда необходимость  постоянного  и упорного труда СОЧЕТАЕТСЯ с ПЛОДОТВОРНОСТЬЮ этого труда,  а это возможно лишь тогда,  когда окружающая среда обладает определенным КАЧЕСТВОМ, качеством, которым не обладала, очевидно, природа Северо-Восточной Руси. 

    В конце концов, дело ведь далеко не в князьях только: последние не могут сделаться собственниками в настоящем смысле, если частнособственнические отношения отсутствует в народной массе на самом низшем, хозяйственном уровне. С другой же стороны, история показала, в каких природных условиях могли на хозяйственном уровне зародиться и зародились частнособственнические отношения – это юг Европы. Но Киевская Русь нисколько не похожа ни на Италию, ни на Балканы, причем не похожа именно в отношении тех  природных и исторических условий, которые делают возникновение частнособственнических отношений возможным и необходимым. И если указанные отношения не сложились (в достаточном, «критическом» объеме) на юге Киевской Руси, то непонятно почему они могли бы возникнуть на ее северо-востоке, который обживал тот же народ, принесший сюда с собой прежний хозяйственный уклад, где властвовали те же Рюриковичи с их родовым порядком, - где, словом,  было, «все тоже самое» но только «хуже», по крайней мере в отношении природных условий. Скудость природы,  суровость  климата сами по себе могут сделать человека бедным, но отнюдь не собственником.

 

По мере продвижения славянских племен на северо-восток само это  движение замедлялось просто вследствие того,  что чем далее на север,  тем более тяжелые условия среды обитания тормозили,  задерживали  жизнедеятельность населения, его дальнейшие передвижения. Эта относительная задержка и меньшая подвижность создает иллюзию,  что население становится более оседлым - это и ввело в заблуждение С.М.Соловьева. В конце концов пространственные перемещения и вовсе заканчиваются на берегах  северных морей,  и что же, население становится окончательно оседлым? В каком-то смысле - да,  в том именно,  что прекращаются внешние, пространственные перемещения,  но изменяется ли от этого характер экономической деятельности народа?  Если север,  физическая граница  земли  кладет  передел внешним перемещениям, то одновременно с этим снижается и качество окружающей среды,  сокращаются  возможности  интенсивной  жизнедеятельности. Природа севера ограничивает человека не только количественно,  но и качественно, следовательно, ограничивает возможность ВСЯКОЙ жизнедеятельности,  возможности всякого экономического роста, вследствие чего развитие народа останавливается на какой-то начальной фазе, социально-экономический прогресс становится невозможным.  Примером этого служат многие северные народы,  которые тысячелетиями существовали на каком-то примитивном  уровне  развития  и существовали бы и дальше на том же уровне, если бы не внешние влияния.  Действительной тенденцией развития  народа Северо-Восточной Руси,  его,  так сказать,  идеалом, навязываемым самой природой,  был характер и образ жизни его соседей  -  северных  финских племен, а не как не укоренение, возникновение и укрепление собственнических отношений и т.п., как это казалось С.М.Соловьеву.

 

 Северо-Восточная Русь заселялась и обживалась много позже южной и западной, обживалась в условиях, как сказано, более суровых, чем на юге, обживалась при уже существующей княжеской власти и под ее  контролем;  изначально  она была отдалена  от  оживленных  торговых путей,  связей с внешним миром; продолжительное время развивалась сама по себе без значительных внешних и внутренних источников обогащения,  а стало быть,  материального прогресса, - какое же население могло сложиться в этих условиях? От остального  населения Руси оно могло отличаться только одним - меньшей экономической,  социальной,  политической развитостью.  Подтверждения  этому предположению находим в истории вообще,  и в "Истории..." С.М.Соловьева в частности.

     Далее,  от татаро-монгольского ига оно пострадало в  наибольшей степени,  как это могло отразиться на его характере? Разумеется, это не могло добавить народу положительных качеств,  понятия о свободе исчезли, воля народная была сломлена;  после татаро-монгол народ как бы вообще исчез с исторической сцены: он перестал быть историческим деятелем, и стал всего лишь историческим материалом.

     Итак, не трудолюбие и целеустремленность,  но сравнительная отсталость  до  татаро-монгольского нашествия,  забитость и деморализация после - вот качества народа Северо-Восточной Руси,  в среде которого сложилось самодержавие. Само собой ясно,  что  как раз именно эти-то качества и являются наилучшей основой самодержавной власти, это отчасти и объясняет, почему именно Северо-Восточная Русь стала точкой опоры самодержавия. Однако именно лишь отчасти.

 

Далее. Что такое "крепкие основы государственного быта"?,  что вообще означает  эта  фраза?  Основы  какого  государственного  быта "крепче": афинского, времен Перикла,  римского, времен республики, или русского в 15-16 веках?  Все три государственных порядка выдерживали каждое в свое время мощные потрясения,  все три потом рухнули от  внутреннего  бессилия...  Что вообще разуметь под "крепостью" государства? Ясно, что этот вопрос не имеет смысла ибо в нем игнорируется как раз то,  что,  единственно и представляет интерес: природа как государства, так и общества, его породившего,  сущность общественных отношений и механизмов, закономерности развития и т.д.;  в этом вопросе не содержится никакого понятия ни о том,  ни о другом, ни о третьем, вообще ни о чем. С.М.Соловьев вкладывает в указанную фразу по-видимому какой-то значительный смысл, у читателя она, действительно, вызывает какие-то далеко идущие хотя и неопределенные  представления и ассоциации,  но стоит только вдуматься и тотчас обнаруживается,  что эта фраза не имеет ровно  никакого  смысла. Это место в рассуждениях С.М.Соловьева как раз показывает, насколько вообще велика разница между историей и философией истории:  то,  что  для историка и с точки зрения истории уместно и понятно,  то с точки зрения философии истории неуместно и бессмысленно... Ведь если бы частнособственнические отношения действительно сложились на северо-востоке Руси в народной массе, как видимо, полагает С.М.Соловьев, то ИМЕННО ПОЭТОМУ самодержавие не могло бы там возникнуть в том виде, в каком оно возникло; оно было бы неизбежно в той или иной степени и форме ограничено собственническими классами, что и имело место в собственнической Европе. Частнособственнические отношения ПРЕПЯТСТВУЮТ становлению абсолютного самодержавия, а не способствуют ему – вот что ускользнуло от внимания С.М.Соловьева. Становление самодержавия – это действительно становление собственнических отношений; однако, это такой процесс,   в результате которого  возникает не класс собственников, но ОДИН ЕДИНСТВЕННЫЙ собственник – самодержец –  права же  остальных собственников УЗУРПИРОВАНЫ в пользу самодержца. В этом смысле становление самодержавия – это процесс становления АНТИ-собственнических отношений. – Именно эту метаморфозу  мы и должны  еще объяснить. Но уже сейчас ясно, что права собственности могут быть узурпированы только лишь в том случае, если они НЕ ЯВЛЯЮТСЯ жизненно необходимой основой хозяйственной деятельности.  И они не являлись таковой основой ни в Киевской Руси, ни в Северо-Восточной…

 

 

2.Князья и земля в Киевской и Владимирской Руси

 

Система межкняжеских отношений  на Северо-Востоке, т.е. во Владимирской Руси состоит в следующем.

      Отец, великий князь,  делит города своего княжества между сыновьями, сам сидит в главном, стольном городе, в данном случае во Владимире. Так, например, во  время  княжения Всеволода 3 (деда Александра Невского), старший его сын Константин сидел в Ростове,  другой сын,  Ярослав (отец Александра Невского)  -  в  Переяславле (другие уделы и их владельцев оставим без внимания). Таким образом, существует Владимирское княжество как родовая собственность,  однако отдельные части этой собственности Ростов и Переяславль, находятся во владении сыновей великого князя, при этом сыновья  с  их владениями остаются под верховной властью великого князя.

     Но вот великий князь Всеволод 3 умирает,  его место  занимает  старший его сын Константин,  который переходит во Владимир.  Однако Ростовский удел (Ростов и несколько подвластных ему городов) по прежнему остается владением Константина:  он его не делит между братьями, как часть родового достояния, но передает своим сыновьям. Таким образом, Ростов – это уже не часть родового достояния,  в котором временно, по воле и распоряжению отца сидел Константин,  Ростов становится собственностью, уделом Константина,  которую он передает своим сыновьям и которая поэтому самому выпадает из состава Владимирского  княжества;  последнее  в  этом "урезанном"  виде  по-прежнему остается родовой собственностью.  Когда Ярослав в свою очередь занимает Владимирский стол, происходит тоже самое: его  Переяславский  удел  так же остается за ним, и он передает его сыновьям.

 

     Но что дальше происходит с выделившимися таким образом из состава родового достояния уделами,  например,  с тем же Ростовским уделом? То же что прежде происходило с Владимирским княжеством:  главный город Ростов занимает старший сын Константина, Василько, а другие города, принадлежащие Ростовскому уделу,  Углич и Ярославль, занимают младшие его братья. Но и на этом процесс дробления уделов не закачивается. После смерти Василька Ростовская область (но уже, естественно, без Углича и Ярославля) переходит не к его брату (другой его брат к тому времени уже умер),  но к сыновьям, из которых старший сел в Ростове,  а другой,  младший  на  Беле-Озере, таким образом Ростовская область подверглась вторичному делению.

    Таким образом, происходит непрерывный процесс, заключающийся в следующем: княжество как родовое достояние делится между братьями, затем эти отделившиеся друг от друга части становятся частной  собственностью  их владельцев и в этом новом качестве отделяются от Владимирского княжества. При этом,  с одной стороны, сжимающееся в размерах Владимирское княжество остается  родовой собственностью. С другой же стороны,  выделившиеся из его состава уделы рассматриваются наследниками  их  владельцев  опять  как  родовая собственность,  и в этом качестве вновь дробятся,  в результате чего от них отделяются части и опять в качестве частной собственности,  которые затем  вновь подвергаются делению и т.д.  Таким образом, удельно-родовой порядок есть ПРОТИВОРЕЧИЕ между родовым и частнособственническим порядком, противоречие, которое в своем материальном существовании есть ПРОЦЕСС непрерывного дробления, мельчания уделов: уделы дробятся как родовая собственность, отделяются друг от друга как частная собственность, вновь дробятся как родовая собственность и т.д.

    Удел, выделяющийся  из  состава  родового достояния в качестве частной собственности, получает во Владимирской Руси название ОПРИЧНИНЫ. Кажется, нетрудно  угадать, как произошло это слово:  родовым достоянием являлось великое княжество Владимирское в тех его пределах,  какие  сложились  на момент очередного его раздела за исключением (оприч,  кроме) тех волостей, которые выделяются в полное владение (частную собственность) тех или иных князей в ходе раздела.  При этом удел,  отошедший в опричнину, мог перейти по наследству не только сыновьям покойного  князя,  но,  за отсутствием таковых,  его дочерям,  вследствие чего, в Ярославле, например,  после смерти Василия Всеволодовича ярославского стала княжить, за отсутствием сыновей,  его дочь,  а удел стал ее приданым.  (3.3.164)  Из этого  явствует,  частнособственнические  отношения  достигли  на северо-востоке Руси полного  развития.  С течением времени князья настолько "срослись" со своими уделами, что, даже получив Владимирское княжение, продолжали жить в своих уделах и таким образом Владимир  мало-помалу  сделался  только  номинальной  столицей великих князей (3.5.222), т.е.  утратил свое политическое  значение,  что  явилось  предвестником окончательного падения родовой системы.

 

     Что собственно нового мы видим на Северо-Востоке Руси во второй половине 13 века в сравнении с остальной Русью?  Прежде всего, и главным образом, это отсутствие переходов: князья сидят в своих уделах и даже тот из них,  кто становится великим князем, продолжает жить в своем городе, а не переходит во Владимир. Но подобная "оседлость" имела место и в Киевской  Руси  в  отношении изгоев.  Изгоям не на что было рассчитывать и претендовать, и потому они и их потомки оставались в тех уделах,  которые тем или иным образом оказались в их "частной собственности". Однако это не повело ни к каким самодержавным тенденциям. Важное исключение, правда  - Юго-Западная Русь,  но там относительное самодержавие объясняется причинами случайными,  просто тем,  что там семьи изгоев не развились в род, как это было, скажем в соседнем Полоцком княжестве, - тоже владении изгоев.  Будь у Даниила Галицкого не один брат,  а пятеро,  как у Александра  Невского  вряд ли на Юго-Западе сложилось что-нибудь похожее на самодержавие.  Сразу же видим в этом пункте важную разницу: Даниил стал самодержцем  во многом БЛАГОДАРЯ отсутствию князей-конкурентов в борьбе за власть;  на северо-востоке самодержавие неудержимо складывается, НЕСМОТРЯ НА ТО,  что семья Всеволода 3 развилась в многочисленный род,  и в конкурентах в борьбе за власть у любого князя недостатка не было. Следовательно,  на Юго-Западе самодержавие было более или менее случайным уклонением от общей тенденцией,  на Северо-Востоке, напротив, оно-то и было этой самой общей тенденцией...

 

В отношении оседлости видим,  однако,  и важное различие между югом и северо-востоком Руси.  На юге, или в собственно Киевской Руси оседлость была свойственна изгоям, т.е. была не правилом, а исключением из правила.  Другие  князья  - не изгои при каждом поводе стремились переменить свои города на другие,  лучшие и более богатые.  Поначалу переходы были естественным следствием того обстоятельства, что Киевское княжество было родовым достоянием князей и,  следовательно, каждый князь имел право претендовать  на  тот  или иной город этого княжества или даже на самый Киев. Но и после того, как Киевское княжество фактически перестало быть родовым достоянием,  но стало принадлежать тому,  кому хватит силы овладеть им,  борьба и переходы не прекращаются. То есть переходы продолжаются,  НЕСМОТРЯ НА ТО, что делить уже вроде бы нечего и родовой порядок фактически уже рухнул.  На северо-востоке, наоборот, переходы прекращаются,  НЕСМОТРЯ НА ТО, что Владимирское княжество как родовое достояние продолжает существовать, и остается возможность перехода. То есть вновь видим противоположность:  в Киевской Руси переходы продолжают существовать,  несмотря на то,  что объективно для них уже нет места;  на северо-востоке,  начиная  с  Андрея Боголюбского,  который первый отказался бросать свое княжество ради Киева,  воцаряется оседлость,  по  крайней мере, в тенденции и это -несмотря на сохраняющуюся возможность переходов.

 

Такова разница между порядком,  сложившимся к середине 13 века в Северо-Восточной Руси и прежним  родовым порядком Киевской Руси. Чем объяснить эту разницу?  Субъективной привязанностью каждого князя  к  своему уделу, как это объясняет С.М.Соловьев?  Но это объясняет лишь субъективную сторону дела.  Кроме того, если Андрей Боголюбский еще похож на созидателя,  то другие князья, потомки Александра Невского не очень-то на них похожи, по крайней мере, они демонстрируют нам созидание уже совсем иного рода:  они умеют брать и разорять города своих противников, но не строить их.

 

    Единственная причина,  по которой прекратились княжеские переходы, может состоять только в том, что на северо-востоке Руси сам переход терял смысл, ибо города в этой области России по своему богатству и экономическому потенциалу мало чем отличались друг от друга. Во времена Юрия Долгорукого была большая разница между Ростовом или Суздалем, с одной стороны, и Киевом - с другой. Эта-то разница и вынуждала Юрия помнить свои родовые права,  и гнала его из его Ростово-Суздальского княжества на юг отстаивать эти  права и завоевывать Киев.  Перейдя из Ростова в Киев он много выигрывал во всех отношениях,  прежде всего - в  материальном.  Но этой разницы уже не существовало между городами самого Ростово-Суздальского княжества.  Мало что мог выиграть князь - правнук Юрия Долгорукого, перейдя  из Ростова в Суздаль или из Москвы в Тверь.  Когда по мере дробления на уделы и сам стольный город Владимир стал  в  свою  очередь незначительным уделом,  переходы  и  вовсе стали неуместны.  Татаро-монгольское нашествие, во время которого  подверглись  разгрому  почти  все значительные города Северо-Восточной Руси, еще больше сравняло города по своему материальному положению.  Таким образом, благодаря тому, что города в  Киевской  Руси по своему материальному благосостоянию были в значительной мере дифференцированы, переход из города в город был для каждого князя содержательным, продуктивным действием; напротив того: во Владимирской Руси подобный переход терял в силу сказанного всякий смысл.

 

Но если  в отношении оседлости князей между порядком,  сложившимся на северо-востоке Руси и прежним порядком Киевской Руси была большая  разница,  то какова разница  в отношении дробления уделов?

    Уделы дробятся,  потому что множатся князья, каждый из которых должен быть  обеспечен источником дохода,  источником кормления.  Поэтому отец еще при жизни раздает сыновьям города  своего  удела,  города,  которые после его смерти становятся в свою очередь уделами. Масштабы и конфигурация удела определяется количеством, так сказать, ртов, которые должны с него кормиться,  т.е. определяются объемом потребления. Следовательно, дробление уделов - это верный,  очевидный признак продолжающегося экстенсивно-потребительского отношения князей к своим княжествам.

    Указанное отношение было материальной причиной стремительного  расширения границ  Киевской Руси в первые века ее существования.  Расширение это происходило до тех пор,  пока Русь не достигла  своих  естественных для того времени границ.  Таковыми были:  западные государства, с одной стороны,  необжитые территории с суровым климатом - с другой,  наконец, кочевья или  поселения варваров - с третей.  После того,  как,  с одной стороны,  внешние границы определились и их дальнейшее расширение стало невозможным,  а с другой стороны,  стал разрастаться княжеский род, то же самое экстенсивно-потребительское отношение стало причиной дробления территории  самой  Руси.  Это дробление не было административным,  т.е. князья в своих городах не являлись наместниками, временными управляющими, а если были таковыми,  то лишь до тех пор, пока оставался жив их отец - средоточие высшей власти.  С его смертью князья  становились  самостоятельными правителями, но дробления в политическом смысле по-прежнему не происходило;  княжества не становились ни  государствами,  ни  феодами. Князь  сидел  в  своем княжестве,  кормился за его счет;  при этом мог, правда, не признавать над собой никакой власти,  но в то же  время,  мог бросить  свое княжество ради другого более богатого.  Собственно только таким путем,  т.е. только путем перехода в другой, более богатый город, князь мог радикально улучшить свое материальное положение. Дифференциация городов Киевской Руси в отношении благосостояния открывала все возможности для  этого.  Поэтому стремление к накоплению на основе экстенсивно-потребительского отношения к земле порождало неудержимое  явление княжеских переходов,  которое и занимает собой всю политическую историю Киевской Руси. Переход стал основным, преобладающим явлением, основным способом  материального обогащения.  И он продолжался до тех пор,  пока Киев окончательно не рухнул и даже продолжался еще  после:  даже  после татарского  нашествия  Святославичи пытаются выгнать Мономаховичей с их уделов и сесть на их места (последняя битва  между  ними  произошла  в 1245г).

    В Северо-Восточной Руси переходы уже не могли быть  для  князя  столь эффективными как на юге. Переходить было некуда и незачем. Переходы поэтому прекращаются, и одновременно усиливается дробление уделов.

 

Итак, в чем же разница между политическими системами Киевской и Владимирской Руси?  Коротко говоря, она состоит в следующем: в обоих случаях земля  дробится на уделы, и в обоих случаях имеют место княжеские переходы,  однако если в Киевской Руси ГЛАВНЫМ явлением были именно  переходы князей из княжества в княжество, то во Владимирской Руси ГЛАВНЫМ явлением стало дробление земли, так сказать уделизация Руси. Только теперь, когда нам  ясна  эта разница, мы можем поставить вопрос о причинах самодержавия более определенно.

 

3.Постановка вопроса

 

Кратковременные усобицы  во времена Владимира Святого и Ярослава Мудрого могли показать и народу,  и  князьям  сколь  гибельны  межкняжеские распри,  дробление земли и все им сопутствующие явления. И тем не менее, после смерти Ярослава усобицы вновь начались,  а за ними начался и раздел государства.  Следовательно, то и другое было закономерностью, тенденцией, а не результатом чьей-то злой воли.  Во Владимирской Руси Андрей  Боголюбский  уже вполне определенно противился разделу земли,  явил характер самодержца,  княживший вслед за ним его брат Всеволод 3 так же правил  как  самодержец,  и  тем не менее после его смерти вновь начался раздел земли на уделы.  Следовательно, тенденция вновь победила.  Отсюда вопрос:  если ни отрицательные примеры первых усобиц,  ни положительные примеры единовластия Владимира Святого и Ярослава Мудрого ничему не научили их  потомков,  если  тенденцию дробления не смоги преодолеть даже Андрей Боголюбский и Всеволод 3 с их материальными средствами,  то  как же  ей  мог противиться и ее победить какой-нибудь ничтожный московский или тверской князек? И тем более: каким образом мог начаться обратный процесс собирания земли?

 

Дробление в противоположность переходам делает князя оседлым, и эта оседлость отличает северо-восточных князей – в этом С.М.Соловьев прав. Получив свой удел, князь навсегда оседал на нем,  связывал с ним свою дальнейшую жизнь  -  ясно,  что  это не могло не изменить всю систему политических отношений в целом: а именно, если в условиях княжеских переходов самодержавие было в принципе невозможным,  то оседлость князей делает его в принципе возможным.  Процесс суммирования невозможен,  если отсутствует даже первое слагаемое: князь не может стать собирателем земель, если он всегда готов отказаться и от той земли, которой в данный момент владеет. Напротив, оседлость дает князю ту точку опоры, которая позволяет начать процесс собирания земель,  а значит и процесс усиления своей политической  власти,  превращения  ее в самодержавную.  Эти процессы становятся ВОЗМОЖНЫМИ и этим обстоятельством принципиально отличается Владимирская Русь от Киевской.

     Далее. Вспомним пример Литвы и Зап.Украины.  Там не было перемещений, и дроблений.  Но и самодержавие было слабым и временным явлением. Например,  один из последних тамошних князей при посажении  на  стол  ДАЕТ КЛЯТВУ боярам и народу, как это происходило в старину. Ясно, что от такого  положения  князя до самодержавия еще очень далеко:  слишком велик суверенитет народа.  Суверенитет народа должен быть  уничтожен.  Именно эту-то функцию выполняло на северо-востоке Руси дробление. В ходе дробления бояре переходили от князя к князю, сталкивались между собой - отсюда вражда,  нередко смертельная,  бояре, никогда не бывшие сплоченным классом,  разобщались,  рассеивались еще более.  То же и с народом: как результат  дробления  происходят  конфликты на рубежах московского княжества;  простые люди, чувствуя за собой силу своих князей, совершали насильства по отношению к таким же крестьянам соседнего княжества.  Вообще войны между уделами полны жестокостями,  "что и от поганых  такого не бывало",  говорит летописец.  Дробление разрушало костяк старого общества, оно было жерновами которыми растирался в пыль суверенитет народа. Это обстоятельство, стало быть, также готовило почву для самодержавия.

       Однако все это делало самодержавие лишь ВОЗМОЖНЫМ; по-прежнему  непонятно как оно стало НЕОБХОДИМЫМ?  Это не праздный вопрос, ибо то же самое дробление,  как мы сказали, с одной стороны, делало возможным самодержавие, но  с  другой  - ПРЕПЯТСТВОВАЛО его зарождению и становлению. Ведь совершенно очевидно,  что дробление,  РАЗДЕЛ земли ПРОТИВОПОЛОЖЕН СОБИРАНИЮ земель,  это  два противоположных процесса.  Каким же образом дробление земель может вызвать противоположный  процесс  собирания  земель?

 

Владимирская Русь  представляла  из  себя множество мелких уделов,  в каждом из которых сидел свой князь,  враждебно настроенный по отношению к своим соседям. Процесс дробления, внешние и внутренние войны приводили все уделы в состояние большего или меньшего обнищания.  Народ не мог сочувствовать ни одному из князей,  голос веча смолк в городах. Следовательно, борьба князей друг с другом обретала все  более  частный,  локальный  характер,  никаких подлинно общественных народных движений она не вызывала. Но если общество разрушается, его материальные силы слабеют, если  слабеют так же и силы каждого удела,  соответственно и князя, если борьба между князьями, несмотря на возрастающее ожесточение так же мельчает,  то  как  при таких условиях хотя бы кто-нибудь из князей мог возвыситься над другими, а в конечном итоге стать самодержцем? В обстановке всеобщей деградации можно одержать ряд тактических побед над противниками,  но нельзя основать ничего прочного,  надежного. Что толку, если  какой-нибудь князь присоединит к своему уделу - удел соседа, если это приобретение у него всегда могут вновь отнять,  а если и не отнимут, то его удел после его смерти опять будет разделен между его сыновьями?

     Положим, что ряд каких-нибудь случайных обстоятельств мог усилить того  или  иного князя:  например географическое местоположение княжества, размер скопленных богатств или личные качества и т.п. Но много ли и надолго ли способны изменить эти обстоятельства в среде слабого и слабеющего общества? Подобного рода обстоятельства всегда большую роль играли у кочевых народов в периоды создания великих восточных империй.  Но кочевой народ в период расцвета своих  жизненных  сил  мобилен,  не  связан оседлостью, энергичен; стоит среди кочевой толпы появиться талантливому вождю и вот в одно мгновение мобилизуются громадные силы, толпа превращается в войско, готовое начать наступательное движение в любом направлении по прихоти своего вождя.  Совсем не то было во  Владимирской  Руси накануне  и  во  время собирания земель.  Общество было оседлым или полу-оседлым,  но за этой формой скрывалось реальное обнищание,  обусловленное рядом  бедствий.  Общество тем самым было лишено как тех преимуществ, которыми обладает кочевой народ, так и той нравственной и материальной силы, которую создает оседлый образ жизни и интенсивная жизнедеятельность. Это противоречие между формой общественного существования и его содержанием обескровливало общество, деморализовало его, делало неспособным ни на какие исторические движения.  Народ уже смирился с татаро-монгольским рабством,  смирился бы и еще с каким угодно рабством, лишь бы ему оставили шанс на выживание;  в этом смысле он был уже готов воспринять самодержавную власть, готов был стать ее материалом, но он не мог активно содействовать становлению власти.  В  этой  обстановке  общественного вакуума  любые  временные преимущества князя так и остались бы случайными временными преимуществами, которые позволили бы ему, может быть, одержать  ряд  временных  побед над противниками, но не могли бы послужить основой его долговременного и окончательного усиления.

     А между тем для того, чтоб усилиться всерьез и надолго князю нужен был решительный перевес,  он должен был связать с собой, со своим семейством надежды бояр, дать народу почувствовать преимущества своей власти, ибо за отсутствием реальной поддержки народа и одно его простое сочувствие много значит; он должен стать сильным, настолько сильным, чтоб создать вокруг себя ту атмосферу притяжения,  которую создает вокруг  себя  всякая реальная сила, чтобы всякий слабый стремился найти в нем покровительство и защиту;  наконец он должен был в состоянии  выдержать  схватку  со многими  противниками или даже их союзом.  Подобной величины "первоначальным капиталом" не обладал никто из князей после Александра Невского, и неоткуда ему было взяться ни у одного из них.

 

Мало того. Я выше отметил, соглашаясь с С.М.Соловьевым,  что, по крайней мере, в одном  отношении  Владимирская Русь предоставляла  больше шансов для возникновения и усиления самодержавия,  чем Киевская. Княжеские переходы в Киевской Руси постоянно разрывали связь князя с землей; из-за этих переходов даже бесспорно сильные, дееспособные князья все более становились  случайной  силой  (пример  - Мстислав Удалой); во Владимирской Руси переходы перестают быть преобладающим явлением, князья обретают оседлость, держатся за свои княжества, имеют точку опоры на земле, так сказать укореняются, а значит, появляется возможность постепенного усиления их власти. – Все верно, но здесь опять – «нюанс», ставящий под серьезное сомнение даже и эту возможность.

 

Переходы  действительно  прекращаются,  но зато усиливается дробление. Если в Киевской Руси постоянно разрывалась связь князя с землей,  то во Владимирской Руси разрывалась сама земля.  В Киевской Руси князь не был собственником,  потому что переходы препятствовали укреплению в его сознании собственнических понятий, привычек, собственнического отношения к земле. Но и во Владимирской Руси он так же не был собственником, но уже по другой причине:  по той, что в силу дробления разрушалась, мельчала САМА собственность - его удел; все князья мало-помалу превращались в люмпенов. Таким образом, дробление едва ли не точно так же препятствовало возникновению самодержавия, как и переходы.

 

 Этот и  без  того усложняющий нашу задачу вывод нуждается еще в дальнейшем развитии и усилении. Вспомним, как возникла усобица между сыновьями Всеволода 3.  Последний перед смертью пожелал передать великое княжение старшему сыну Константину, сидевшему в тот момент в Ростове, однако Константин не пожелал переходить из старейшего Ростова в младший Владимир, и видимо вознамерился перенести столицу великого княжества из  Владимира в Ростов,  что, впрочем, вполне соответствовало родовым понятиям о старшинстве городов. Отец разгневался на Константина, отнял у него великое княжение и передал его другому сыну, младшему Георгию. Это, разумеется,  посеяло вражду между братьями, и вскоре после смерти  Всеволода между ними вспыхнула усобица. - Что мы видим из всего этого?  Во-первых, что Всеволод распоряжается княжеством не как родовым достоянием, но как собственник распоряжается своим имуществом, по произволу: сначала отдает одному сыну,  а затем другому, не признавая никакого порядка, т.е. распоряжается как собственник-самодержец.  Во-вторых, именно это его презрение к порядку порождает в конечном итоге усобицу  между  братьями,  а потом, как результат усобицы - РАЗДЕЛ между ними Владимирской Руси.  То есть самодержавная власть Всеволода порождает не усиление,  не  собирание, но  РАЗДЕЛ земли.  На первый взгляд это может показаться случайным сцеплением обстоятельств,  однако ничего случайного в  этом  нет.  Если признать, что князю свойственно стремление к обеспечению своего материального существования,  что обеспечить оное он не может посредством перехода,  то единственное что ему остается,  так это немедленно по смерти отца,  в родительской власти которого он находился пока тот был жив, выделиться из рода и удержать,  закрепить за собой то,  что позволяют ему обстоятельства и собственные силы. Князь должен кормиться, он не желает ни от кого материально зависеть, ПОЭТОМУ он желает получить в собственность СВОЮ ЧАСТЬ  родового  достояния. Следовательно, собственнические устремления  князей  порождают не процесс собирания земель и усиления княжеской власти,  но прямо противоположный процесс дробления земель,  ослабления уделов, и княжеской власти. - Этот вывод поставил бы в затруднение С.М.Соловьева,  который думал как раз наоборот. Однако и этот вывод не корректен: причинно-следственные связи в нем все еще представлены искаженно.

 

В Киевской Руси князья переходят из удела в удел,  не дорожат  своими уделами,  поэтому,  ПРАВИЛЬНО  заключает С.М.Соловьев,  они не являются собственниками.  Но затем он незаметно для  себя  переворачивает  эту причинно-следственную связь: именно: во Владимирской Руси, продолжает он, князья с самого начала связаны с землей созидательной  деятельностью,  ПОЭТОМУ, заключает он вновь,  но теперь НЕПРАВИЛЬНО,  они становятся здесь собственниками,  ПОЭТОМУ, опять заключает он и опять НЕПРАВИЛЬНО, после вековых перипетий, они становятся собирателями земель и самодержцами.

      Как в Киевской,  так и во Владимирской Руси князья по настоящему  озабочены только одним: хлебом насущным, кормлением. Но в Киевской Руси то и другое они могут обеспечить путем перехода,  поэтому они ЯВНО пренебрегают уделом, в котором сидят в данный момент, ЯВНО бросают его и переходят в другой, по их мнению лучший.  Из этого их поведения ЯВНО видно, что они НЕ СОБСТВЕННИКИ - это и констатирует С.М.Соловьев. Во Владимирской Руси картина меняется: князь может обеспечить себе  хлеб  только  ухватившись изо всех  сил  за какой-нибудь удел и ухватившись за него, он уже не помышляют ни о каких переходах, ибо ему приходиться думать  не  столько  о том,  чтобы перейти в другой, лучший удел, сколько о том, чтоб не потерять хотя бы свой собственный.  Он по-прежнему связан с  уделом  только кормлением, следовательно,  он  по-прежнему  НЕ СОБСТВЕННИК,  однако он держится за свой удел,  отстаивает от внешних покушений и поэтому создается ИЛЛЮЗИЯ, будто он собственник. В характере князей не меняется ничего, но меняются внешние обстоятельства, поведение князей направляется ими в другое русло,  а их характеру придается обманчивая видимость. Это и вводит в заблуждение С.М.Соловьева:  ему начинает казаться, что князья стали собственниками и в этом он видит причину всех социальных и  политических изменений во Владимирской Руси. Он обращает внимание на характеры князей-созидателей:  Андрея Боголюбского, Всеволода 3 и распространяет их качества чуть не на всех князей Владимирской Руси,  прежде всего,  конечно, московских: они для него все созидатели, неутомимые труженики,  хотя  фальшь  таких характеристик по отношению к Даниилам и Иванам московским просто режет слух - эти  больше  отнимали, чем  созидали.  С  другой стороны,  С.М.Соловьев не обращает внимания на первых киевских князей,  за которым в истории закрепилась,  и видимо не без оснований,  репутация строителей, созидателей Киевской Руси; но эти их качества не помешали их преемникам иметь совсем другие качества,  не помешали им передраться между собой и развалить Киевскую Русь.

 

В действительности дело обстоит следующим образом:  главным, основой всего ПО-ПРЕЖНЕМУ остается ПОТРЕБИТЕЛЬСКОЕ отношение князей к земле; СЛЕДСТВИЕМ этого отношения в изменившихся внешних условиях Владимирской Руси является ДРОБЛЕНИЕ  земли. Но это  дробление  и как  его  следствие  ослабление князей, находится в очевидном противоречии с собиранием земель и усилением княжеской власти – в не меньшем противоречии, чем прежде были княжеские переходы. - Как на такой основе могло возникнуть самодержавие нам по-прежнему пока не ясно.

 

4.Решение вопроса

 

    С чисто  теоретической  точки  зрения  процесс  дробления чрезвычайно прост:  князей становится все больше и больше, и  все  они  хотят  есть. Но покормиться  они  могут  только за счет городов,  поэтому каждый из них стремится завладеть тем или иным городом или городами; поэтому тот или иной город или города обособляются от остальной земли и становятся уделом того или иного князя; при это эта "остальная земля" так же дробится на уделы между другими князьями.  Все случайные объективные или субъективные преимущества одного князя перед другими,  частные намерения князей и т.п. могут временно затормозить этот процесс в том или ином пункте,  но не могут препятствовать ему радикально.  По самой природе своей это  чисто внешний,  количественный процесс,  который может остановиться, только натолкнувшись на какое-либо внешнее препятствие.  Не трудно  видеть с какой стороны может произойти и действительно произошло это препятствие.  Дробление, мельчание уделов являясь, с одной стороны, порождением  экстенсивно-потребительского  способа  существования князей,  с другой стороны, оказывается в полном противоречии с этим самым способом существования. В самом деле: если экстенсивно-потребительское отношение состоит в стремлении к количественному наращиванию материальных  ресурсов и экстенсивной их эксплуатации, то дробление уделов влечет за собой их мельчание,  т.е. сокращение материальных и людских ресурсов, связанных с уделом.  Проще говоря, дробление уделов влекло за собой обнищание князей,  что несовместимо с тенденцией ко всякому накоплению, а экстенсивному в особенности. Необходимо учесть еще, что дробление касалось не только князей, но и земли и проживающего на ней населения: в ходе дробления  утрачивается общественный порядок,  усиливаются хищнические тенденции в среде самого народа, сужаются возможности производства и воспроизводства,  обмена, разделения труда. Следовательно, процесс дробления земель вызывает процесс абсолютного и относительного ОБЩЕСТВЕННОГО  обнищания. Рано или поздно этот процесс достигает ПРЕДЕЛА ВЫЖИВАНИЯ людей и тем самым ему самому кладется предел: дальнейшее дробление земли становится объективно невозможным и потому прекращается. Дробление прекращается, по крайней мере, как общественная тенденция,  однако никакая другая общественная тенденция еще не сформировалась.  Следовательно, наступает ФАЗА НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ.  Именно в этот период выступают  на  первый план и становятся важными все субъективные устремления князей, все случайные обстоятельства которые содействуют или препятствуют каждому из  них в достижении его целей.

      И раньше,  еще не дойдя до крайности, до грани выживания, всякий проницательный  князь не мог не видеть к чему идет дело и не мог не противодействовать этой общей тенденции обнищания;  не мог не  противодействовать, по крайней мере, своему личному обнищанию. Как же он мог ему противодействовать?  Только одним путем: дробление уделов должно быть компенсировано  противоположной деятельностью расширения уделов или СОБИРАНИЯ ЗЕМЕЛЬ.  Таким образом, собирание земель стало для князей Северо-Восточной Руси жизненной потребностью и ЕДИНСТВЕННЫМ способом улучшения своего материального благосостояния,  единственной формой жизненного  прогресса задолго до того, как это собирание стало возможно в общественном масштабе как долговременная тенденция.  Вот почему  усиление  дробления уделов  начинает сопровождаться новым и обратным явлением,  которое ранее,  в Киевской Руси было почти незаметно:  собиранием земель.  Но каким же  образом князь мог собирать землю,  если во всех соседних уделах сидели другие князья - его братья?  Путь один: эти другие князья  должны быть лишены своих владельческих прав, своего суверенитета, а если понадобиться, то и уничтожены. Если теперь принять во внимание, что эту политику проводили все князья по отношению ко всем,  то нетрудно предугадать характер борьбы: князья сошлись в смертельной схватке, в которой не было места ни пощаде, ни компромиссу, ни сколько-нибудь человеческим чувствам и отношениям.  Усобицы с одним и тем же характером и  одной  и той  же тенденцией происходят между всеми уделами,  которые вообще способны бороться:  Тверью и Москвой,  Москвой и Рязанью,  между Москвой и Ростовом и т.д.;  между Москвой и Новгородом, между Новгородом и Тверью и т.д.;  усобицы и опять с тем же характером происходили и внутри  уделов:  между князьями тверскими,  кашинскими,  холмскими, пронскими, муромскими (кн2.т3.238-253). Причем в некоторых случаях летописец пропускает много подробностей из этой борьбы,  потому что, как он говорит, "и малая  эта  повесть  может  исторгнуть  слезы   у   разумного   человека."(кн2.т3.206-208)

 

Однако жестокие усобицы множили лишь кровь и слезы,  служили лишь еще одним фактором общественного обнищания до тех пор, пока  в  общественном масштабе сама собой не была исчерпана сама тенденция дробления, пока не был обществом достигнут нижний предел существования, далее которое падение стало невозможным.  Только теперь, когда общество вошло в фазу неопределенности, князья стали объективно свободными, и борьба между ними могла  породить общественную тенденцию, и собирание земель могло стать явлением общественного масштаба. Легко представить, как это могло произойти: если  общество  находится  в  состоянии неопределенности и неустойчивого равновесия,  достаточно относительно легкого толчка,  чтобы  вызвать  к жизни ту или иную общественную тенденцию: пользуясь каким-либо временным преимуществом,  тот или иной князь мог усилиться над другими, и ему достаточно было удержать какое-то время это свое превосходство,  чтобы сам процесс нарастания его материальной и политической власти стал  процессом лавинообразным, необратимым, общественным.

 

 Теперь-то, казалось бы,  мы добрались, наконец, до главных корней и причин самодержавия, но опять это не так. Выше мы попытались указать необходимые причины самодержавия,  но эти причины еще не являются достаточными.  Мы пришли к тому, что самодержавие было реакцией общества на коренное противоречие между жизнью и смертью:  между процессом  общественного обнищания и стремлением общества к самосохранению.  Однако это противоречие могло разрешиться и ИНЫМ путем.

     Сравним мысленно еще раз Киевскую и Владимирскую Русь.

    В обоих случаях княжеская власть явилась сначала в старые города с сильными вечевыми традициями - в Новгород в первом случае,  в Ростов - во втором.

    В обоих случаях князья должны были покинуть эти города по причине невозможности ужиться с непокорным,  мятущимся населением:  в первом случае князья из Новгорода уходят в Киев к более покладистым полянам, во втором – строят новые города Боголюбов, Владимир и др; население этих городов более зависимо от князей, более им покорно, поэтому в этих городах князья основывают свое место  жительства, а потом и вовсе делают Владимир великокняжеской столицей.

    В обоих случаях длительному периоду княжеских усобиц предшествовала деятельность двух сильных князей-созидетелей самовластцев, в первом случае Владимира Святого и Ярослава Мудрого, во втором – Андрея Боголюбского и Всеволода 3.

    В обоих случаях последующие усобицы и разделы начинаются главным образом между тремя братьями - сыновьями Ярослава Мудрого в первом, и сыновьями Всеволода 3 - во втором случае. Правда,  если в Киевской Руси, как мы уже отмечали, преобладал переход князей из княжества в княжество,  то во Владимирской Руси переходы затихают,  но усиливается дробление земли. Однако, как то, так и другое явления одинаково несовместимы с общественным миром, порядком, ростом благосостояния населения и князей,  поэтому в обоих случаях усобицы ведут к обнищанию как князей, так и земли, народа, разложению общества в целом.

    Наконец, северо-восточные и восточные окраины Владимирской Руси находились по отношению к центральным ее городам, в общем, в таком же положении и отношении, в каком эти последние находились в свое время к центру Киевской Руси.  И точно так же, как великие князья со времен Андрея Боголюбского оставляют  Киев,     перестают смотреть  на  него  как  на центр русской земли, так же и во Владимирской Руси они оставляют Владимир;  последний остается столицей только номинально,  а  с  возвышением Москвы и вовсе перестает ею быть.

    Следовательно, заключаю я из всего этого, то, что раньше произошло с Киевской Русью, должно было – МОГЛО БЫЛО -  произойти и с Владимирской Русью...

 

Выше мы, отчасти опираясь на историю,  отчасти интуитивно,  по догадке пытались представить себе доисторический образ существования славянских племен. Этот образ существования,  как мы предполагаем, представлял из себя циклический процесс:  немногочисленный поначалу  род  заселял  какую-то территорию  и жил за счет экстенсивной ее эксплуатации.  По мере развития и разветвления рода росли его совокупные потребности, с другой стороны природные  ресурсы,  за счет которых удовлетворялись эти потребности, постепенно истощались;  это приводило к внутриродовым и межродовым распрям и конфликтам. В конце концов, наступал разрыв: часть общества отделялась от остального общества,  переходила на другое место жительства, и весь  процесс повторялся сначала.  На основе такого рода общественных отношений возникло государство и оно в своем  существовании  на  высшем уровне проделало ту же траекторию,  по какой раньше двигалось и общество.  Киевская Русь возникает, за короткое время достигает расцвета, затем начинаются родовые княжеские усобицы; под тяжестью этих усобиц Киев постепенно ослабевает, наконец, окончательно падает. Но еще прежде этого окончательного  падения  начинается стихийный процесс оттока жизненных сил народа в противоположных направлениях:  на юго-запад, с одной стороны,  и северо-восток - с другой. Народ попросту расходится в разные стороны и по мере падения Киевской Руси,  на ее периферии начинают  подниматься два новых центра исторической жизни:  Юго-Западная Русь и Владимирская Русь.

    Эта история Киевской Руси в общих чертах вполне очевидна,  достоверна и кажется, никем не оспаривается.  Но если это так,  то история Киевской Руси,  с одной стороны, позволяет нам заглянуть в прошлое русского народа ибо закон существования Киевской Руси должен соответствовать общему  закону  русской цивилизации.  Таким образом, наши догадки о доисторическом прошлом русского народа получают дополнительное подкрепление,  ибо  ясно видно, что Киевская Русь проделала ту же эволюцию, какую раньше, по нашему предположению, в локальном масштабе проделывали отдельные славянские роды и племена. С другой же стороны, пример Киевской Руси позволяет нам заглянуть в будущее Владимирской Руси, КАКИМ БЫ ОНО  БЫЛО,  если  бы ВНЕШНИЕ условия существования оставались неизменными.  В самом деле, мы видим,  что, как и Киевская Русь,  Владимирская Русь гнется под тяжестью неразрешимых  противоречий;  эти противоречия действительно неразрешимы, поскольку все субъекты общественной жизни - князья, бояре, дружина, народ,  - в силу экстенсивной по преимуществу жизнедеятельности    могут утвердиться  не благодаря друг другу,  но только ЗА СЧЕТ друг друга.  Князь может усилиться только за счет другого князя, боярин видит  в другом боярине, прежде всего конкурента,  который может  оттеснить его от княжеского престола;  все они, т.е. и князья, и бояре живут за счет народа и их личное благосостояние обратно пропорционально благосостоянию народа. Эти противоречия разрушают общественный организм Владимирской Руси,  подрывают производственную деятельность, наконец, приводят к бесконечным военным столкновениям со всеми последствиями,  словом,  здесь на северо-востоке происходит все то же, что раньше происходило в Киевской Руси.  С другой стороны, на восток от Владимирской  Руси простираются необозримые малонаселенные пространства восточной окраины Европы,  а за Уралом - бескрайняя Сибирь. Это открывало возможность народу  если  не разрешить свои противоречия,  то уйти от них.  Исходя из этого я и делаю вывод, что если бы оставалась эта возможность ухода, то это бы и произошло: центр Владимирской Руси пришел бы в упадок, превратился из центра общественной жизни в ее периферию, а новый  центр  сместился бы куда-нибудь далее на восток,  т.е.  с Владимирской Русью произошло бы то же самое, что раньше произошло с Киевской Русью.

 

Но ничего подобного в действительности не произошло.  ВНЕШНИЕ УСЛОВИЯ кардинально изменились:  как раз в тот период,  когда Владимирская Русь необратимо вступила  в  фазу  удельного дробления, явились татаро-монголы и своим появлением  положили предел расхождению русского народа:  дальнейший количественный прогресс,  состоящий в пространственном перемещении и колонизации надолго стал невозможным. Северо-Восточная Русь оказалась зажатой в тисках, общественные противоречия теперь могли быть разрешены только за счет внутренних преобразований. Главным таким преобразованием и стал процесс становления самодержавия.

     Становление самодержавия  есть  ничто  иное, как процесс экстенсивного расширения, но обращенный внутрь и смещенный из области экономической в область политическую.  Общество,  в  основе которого лежит экстенсивный образ жизнедеятельности, процветает,  когда есть  возможность  внешнего количественного расширения,  возможность колонизации; иначе говоря, оно процветает, когда есть возможность эксплуатации внешней среды, природы. Когда же эта возможность исчезает,  общественные группы, сословия, классы, могут дальше жить только за счет ДРУГ ДРУГА,  но  этому  способу  бытия препятствует  тотальный  суверенитет,  когда все СВОБОДНЫ друг от друга. Следовательно,  невозможность эксплуатации внешней среды ведет к СТОЛКНОВЕНИЮ СУВЕРЕНИТЕТОВ,  вспыхивает борьба, в ходе которой отдельные суверенитеты сминаются,  подавляются и один за другим падают;  тем  самым происходит  процесс собирания,  накопления суверенитетов в одних руках, расширение суверенитета одного за счет и в ущерб суверенитету всех. Наконец,  взамен прежней системы всеобщего суверенитета, выстраивается система  всеобщего рабства, т.е. абсолютное самодержавие.

 

      Таким образом, Золотая Орда явилась ВНЕШНИМ ограничителем,  предопределившим  ВНУТРИПОЛИТИЧЕСКИЕ изменения во Владимирской Руси.      

      Но,  как мы уже отмечали выше, ее воздействие на Русь было не только ВНЕШНИМ. Татаро-монгольское нашествие  разрушило  суверенитет народа,  подорвало его материальные силы, парализовало его волю, - невозможно не признать, что все это подготавливало почву для самодержавной власти, что татары одним военным походом решили задачу,  которую князья своими домашними  средствами решали бы еще может быть не одно столетие,  причинили бы народу в совокупности не меньше страданий, чем татары и, в конце концов, вряд ли бы решили вполне и до конца.  С другой стороны, - и об этом мы уже говорили,  - татары коренным образом изменили отношение князя к  земле:  ценою рабства перед татарами князь покупал ГОСПОДСТВО над своею землей.  Татаро-монгольское иго явилось той самой абсолютной самодержавной  властью, которую князьям уже не надо было созидать,  но надо было лишь научиться ею манипулировать, а затем и вовсе присвоить, экспроприировав у татар. С этой задачей с успехом справились московские князья.

 

Сказанное позволяет нам найти ответ на старый вопрос: о влиянии татаро-монгольского ига на историю России.

   Предположим, что татаро-монгольского нашествия не произошло бы.  Согласно высказанной выше точки зрения, указанное нашествие было тем  внешним ограничителем, которое предопределило ход внутренней эволюции русского общества. При отсутствии этого исторического, социального ограничителя, роль такового могли сыграть естественные, природные ограничители; а если учесть всю громадность пространства от  Западнославянских  государств до  Дальнего Востока, - пространства на котором предстояло расселиться русскому народу, -  то русское централизованное государство не возникло, может быть, еще и по сей день.  Внешние перемещения, расселение, колонизация постоянно преобладали бы над внутренними, качественными  преобразованиями и делали бы последние невозможными. Политическое состояние русского народа,  в котором он  находился  в период упадка  Киева,  постепенно распространилось бы на все евразийское географическое пространство и этот процесс,  может быть,  продолжался бы так же бог знает сколько времени.

 

Что же из себя представляло бы это состояние?  Рыхлый разрозненный конгломерат государственных и полу-государственных  образований, все они, конечно бы различались по своему политическому характеру. В одних из них перевес имела бы самодержавная власть,  как  во  Владимирской Руси; однако эта власть нигде не смогла бы достигнуть таких географических и политических масштабов,  как это произошло  в  реальной истории России. В других бы установилась  олигархическая власть узкого круга сильных людей, в третьих - процветала бы первобытная народная демократия, как в Новгороде или Пскове; наконец существовали бы и всякого рода безгосударственные поселения казацкого типа.  Ясно, что все эти политические образования  пребывали бы меж собой в вечной вражде или трениях, что всякое сильное внутреннее столкновение между  ними  вызывало бы очередную волну колонизации.  Это на время примиряло бы противоречия, к этому бы сводился весь общественный прогресс, и так повторялось бы  из века в век.  С другой же стороны, со стороны запада, славянский мир постепенно поглощался бы западной цивилизацией, служа для нее как бы сырым материалом,  и в конечном итоге славяне так же исчезли бы из истории как исчезли в свое время кельты и другие народы.

    То же  самое,  в общем,  произошло бы и в том случае,  если бы татаро-монголы появились в России не в 1236г.,  а лет на 80  раньше,  когда Киев еще только клонился к упадку,  а на Северо-Востоке еще не сформировались новые начала государственности.  Этот сдвиг во времени,  вероятно, не слишком бы отразился как на истории Восточной Европы, так и на истории самой Золотой Орды: Киевская Русь, точно так же сыграла бы по отношению  к  татарам  сдерживающую роль и оградила бы от крупномасштабного вторжения своих западных соседей, как это и произошло в действительности. С  другой  же  стороны и Золотая Орда вошла бы в фазу разложения и крушения:  более ранний их приход не отвратил бы скорого и  неминуемого конца их могущества.  Но вот история самой России стала бы несколько иной. Если учесть насколько близко была Литва во времена Витовта к тому,  чтоб поглотить Владимирскую Русь,  то именно это и произошло бы, если бы более ранний приход татар не позволил бы Северо-восточной Руси  подняться и  окрепнуть.  Таким  образом, Литва распространила бы свои владения гораздо далее, нежели это было в реальной истории. С другой стороны, отсутствие сильного самодержавного соседа, каким была Россия может быть бы отдалило,  но никак не предотвратило разложения и  гибели  Польско-Литовского государства;  с третьей стороны, разложение Золотой Орды началось бы еще раньше, и таким образом в итоге на всем пространстве от Восточной Европы  до Дальнего Востока с течением времени сложился такой же конгломерат государственных и полугосударственных образований,  как и в  предположенном  выше  случае,  с той лишь разницей, что в нем присутствовал бы сильный тюркский элемент,  да и вся история приняла бы более  кровавый,  чем  в первом случае характер.

 

 Итак, какова же была роль татаро-монгол в истории России?  Мы  видим, что правы те,  кто полагает,  что эта роль была исключительной. Если бы татаро-монгольского нашествия не было,  то не было бы и России с ее  позднейшей историей.  С  другой  стороны,  мы видим,  что посредством татаро-монгол реализовались внутренние  тенденции  исторического  развития России и в этом смысле прав,  например,  С.М.Соловьев,  который считает, что влияние татаро-монгол было незначительным.  Таким образом, правы  как те, так и другие, и одновременно и те,  и другие одинаково далеки от истины... Если бы не было татар,  история была бы иной, но в этом ее инобытии  выразилась  бы та же сущность,  что и в реальной истории.  С точки зрения СОДЕРЖАНИЯ истории,  татаро-монголы не задели  ничего,  с  точки зрения ФОРМЫ их появление предопределило все.

 

 И наконец,  обратим внимание на глубокое родство процесса становления самодержавия с процессом ВОЗНИКНОВЕНИЯ государства Российского,  как  я его понимаю и как описал выше. В обоих случаях рубежом, которого достигает общество, и за которым начинаются глубокие  политические  изменения является общественный тупик, невозможность спонтанного, самобытного развития,  невозможность, вызванная внутриобщественным расколом, парализующим  действие  общественных сил.  В обоих случаях общество выводится из тупика посредством внешней силы - варягов, в момент возникновения государства, татаро-монгол - в период становления самодержавия. Для Юго-Западной Руси, кстати сказать, в этот же период точкой опоры явилась Литва, т.е. так же внешняя сила.

     Однако варягов  приглашают,  призывают,  татары  являются  незваными; власть варягов воспринимается,  приживается почти безболезненно, власть татар обрушивается на общество как стихийное бедствие и  т.д.  -  таким образом,  и  противоположность возникновения государства и возникновения самодержавия, -  противоположность этих процессов - очевидна.  И все  же эта  противоположность  поверхностна;  в обоих случаях налицо ГЛАВНОЕ - политическая недееспособность общества.

 

5.Политический характер Московских самодержцев

 

По отношению к тому темному времени, каковым было время собирания Руси невозможно,  неуместно прилагать какие-то нравственные оценки деятельности князей,  народа, общества в целом. Да и труд этот был бы подозрительно легок: во все это время среди князей не появляется ни одного героя, ни одной светлой личности - даже Александр Невский и Дмитрий Донской не являются таковыми,  - ни одного события,  которой знаменовало бы собой возрождение общества,  пробуждение гражданских чувств. Даже такое событие как Куликовская битва было бесспорно масштабным историческим явлением,  показавшим и определившим военное превосходство Руси над Ордой, но – и только.  Трудно согласится с тем нравственным  значением,  которое  оно будто бы имело для народа, и которое приписывают ему историки. Но даже если оно и имело таковое значение, то оно осталось без последствий для внутренней жизни. Позже такое же если не бОльшее значение имели  победы и Петра 1, и Екатерины 2, и победа над Наполеоном и, собственно, что? – Да ничего…

 

Но если даже отодвинуть в сторону чисто  нравственное  одобрение  или осуждение тех  или иных поступков князей и взглянуть на дело совершенно холодно с точки зрения целесообразности их действий,  многое представляется на первый взгляд неясным, сомнительным. Московские князья как будто не знают меру зла,  т.е. они не ограничивают себя тем злом, на которое толкают их объективные обстоятельства, но, движимые собственной внутренней потребностью, заходят дальше,  чем необходимо, ломают все и всяческие рамки и нормы. Там, где, кажется, достаточно было бы простой покорности перед монголами,  они впадают в раболепство, поступки неприглядные доводят до безобразия, преступление - до злодеяния. Нигде и никогда они не действуют прямо,  в случае опасности всегда готовы предать и свою землю,  и подданных,  над которыми еще вчера измывались, упиваясь своим могуществом;  неспособны уважать открытую честную речь,  понимать здравые аргументы,  строить  соответствующую  политику;  побеждают  не силой,  и не мыслью, но предательством, коварством, лицемерием; они не столько пытаются  залечить  общественные язвы,  противоречия,  сколько,  наоборот, растравливают их,  дабы на общественных бедах нарастить собственное могущество;  при этом ищут не богатства,  и не славы,  тем менее каких-то других высших целей… Собственно, вообще трудно понять, что ими движет: с материальной  стороны - какое-то мелкое шкурничество (термин "скопидомства" предложенный Ключевским,  излишне деликатен в данном случае), которое остается таковым и тогда,  когда они делают крупные приобретения, со стороны нравственной - какое-то маниакальное  стремление  истребить всякое человеческое  достоинство из близких и подданных,  надсмеяться над всякими общественными и просто человеческими нормами,  утвердить  лишь свой мелочный произвол. Своим злобным, угрюмым характером они доводят до отчаяния даже детей своих (см.  напр. письма Ивану 3 от его дочери Елены.  Костомаров т1.с300-302). Наконец, они действуют уже как будто явно поперек здравого смысла и собственных интересов.

 

Пример. Новгород  и  Псков  политически всегда были слабы, несмотря на отдельные энергичные выступления в защиту своей свободы. В период собирания земель сначала Псков,  а затем и Новгород все более подпадают под власть московский князей.  Во времена Ивана 3 (деда Ивана Грозного) они фактически были уже под властью Москвы. И раньше эти богатые города были источником доходов для  московских  князей,  оказавшись  же  под  их властью, они тем более могли стать богатой доходной статьей для великокняжеской казны.  Для этого,  казалось, и усилий никаких прикладывать не надо было: надо было просто сохранить существующее и брать готовое. Однако Иван 3 уничтожает их не только политически,  но  и  экономически: грабит, доводит до разорения состоятельных купцов, выводит торговый люд из Новгорода и расселяет по другим местам;  грабит, разгоняет иноземных купцов,  разоряет  многовековую  торговую систему Новгорода,  последний навсегда теряет свое богатство и значение. - Необъяснимая,  казалось  бы политика свиньи под дубом.

      Или другой пример.  Наместники княжеские безобразничают во Пскове; народ вопит, обращается с многочисленными жалобами к Ивану 3.  Казалось бы, дай Иван псковичам минимально справедливый суд и порядок, и этим бы он прочно привязал к себе Псков,  но Иван действует как раз наоборот:  он сам обвиняет невинных,  покрывает своих наместников, в виновности которых у него не могло быть сомнений.  Его сын Василий превзошел отца: в ответ на жалобы псковичей он объявил, что решил рассудить их с наместником и с этой целью предложил всем  недовольным собраться  в  Новгороде  к определенному времени. Когда те собрались слуги великокняжеские их перехватали,  затем их ограбили и переселили в московскую землю.  Воспользовавшись  этим "выступлением" псковичей как поводом, Василий заодно и лишил Псков последнего символа его свободы  - вечевого колокола;  никакими  реальными  свободами Псков к тому времени уже не обладал.  - Для чего все это делалось?  Почему московские князья прибегают к мерам совершенно неадекватным,  в каковых,  казалось бы, нет никакой необходимости?

    Но это только на первый взгляд. Московские князья были отнюдь не скопидомами, какими их рисует Ключевский. Вернее сказать они были не только скопидомами,  не  только  собирателями земель,  но в гораздо большей степени "собирателями" суверенитетов.  Но суверенитеты - это не земли, их нельзя собрать, сложить, присоединить друг к другу. Правда, суверенитет можно  передать  или отнять, или узурпировать.  Добровольно передают свой  суверенитет  московским  князьям  главным  образом   обнищавшие князья, у других же сравнительно сильных субъектов суверенитет приходится узурпировать. Это и происходит, и мы видим, как это происходит.

     Выдумав глупый предлог, Иван 3 двинулся со всей ратью на Новгород. Его отряды жгут,  грабят,  истребляют жителей новгородских волостей. Новгородцы не понимают в чем дело, шлют послов к Ивану. К самому Ивану их не пускают, а его бояре им говорят: "Если Новгород хочет бить челом, то он знает,  как ему бить челом".  Новгородцы опять ничего не понимают и опять шлют послов,  но и на этот раз им говорят: "Если Новгород хочет бить челом, то он знает, как ему бить". Между тем великокняжеские войска окружают город. С послами, наконец, начинают говорить вразумительно и требуют от них:  "Вечу и колоколу не быть,  посаднику не быть..." и т.д.,  т.е. требуют от новгородцев отказаться от политического суверенитета.  Народ в  Новгороде шумит,  но видя себя в безвыходном положении соглашается на все. Соглашается, но видимо все еще не ПОНИМАЕТ, ЧТО происходит, не понимает, потому что новгородские послы, явившись к Ивану, предлагают НАПИСАТЬ ДОГОВОР и утвердить его с обеих сторон крестным целованием.  Отказавшись от  своих свобод, они хотят остаться свободными, и как равные с равным - заключить договор с Иваном.  Иначе говоря, они готовы отказаться от своих политических свобод, но желают сохранить за собой ГЛАВНОЕ: политический суверенитет. Ивана это, конечно, не может устроить, ибо не ради же новгородского колокола он,  в самом деле, явился под стенами Новгорода,  да и посадник и вече уже не были большой для него силой и помехой; он  пришел за ГЛАВНЫМ,  ибо он понимает,  что суверенитет,  даже в таком уродливом виде,  в каком его надеются сохранить новгородцы, всегда порождает потребность реального суверенитета, надежду освобождения, следовательно,  ВОЗМОЖНОСТЬ освобождения и восстановления попранного суверенитета.  Поэтому он отказывается целовать крест.  "Пусть бояре поцелуют крест",  - говорят тогда новгородцы.  "И боярам не велит государь целовать креста", - отвечают бояре. "Так пусть наместник великого князя поцелует крест",  - умоляют новгородцы.  "И наместнику не велит  государь целовать креста", - отвечают им, и они, в конце концов, вынужденно соглашаются на все. (Костомар т1.с266-268) Так в Новгороде  окончательно  исчезло древнее народное право рядиться с князьями, предъявлять требования, заключать договора, право, выражавшее суверенитет народа. Народ теперь  не только лишен свобод,  но лишен даже права ПРЕДЪЯВЛЯТЬ какие бы  то ни было политические требования князю,  князь не  обременен  никаким политическими обязанностями по отношению к народу, народный суверенитет не просто ограничен,  но искоренен;  за народом оставлено одно «право»  - беспрекословного повиновения великому князю.

     Но отказавшись от политического суверенитета,  народ продолжает оставлять за собой суверенитет гражданский,  т.е. за ним остается, по крайней мере, право требовать от князя справедливого суда и общественного порядка. Но если правый суд - обязанность князя перед народом,  то эта обязанность, стало быть, вводит княжескую власть в определенные рамки,  придает ей общественно значимую цель,  т.е. накладывает известные ограничения на властный произвол князя, СЛЕДОВАТЕЛЬНО, нетерпима для истинного самодержца. Вот почему когда псковичи обращаются к Ивану 3 за судом, он не просто отказывает им в суде,  он ИЗДЕВАЕТСЯ над ними, а его сын и вовсе обращается с ними как с преступниками.  Князья тем  самым  желают псковичам  показать,  что даже если они и сделают для них что-либо доброе,  то только лишь из МИЛОСТИ к ним,  но не потому, то они перед ними чем-то ОБЯЗАНЫ, и что псковичи, следовательно, не граждане, но ХОЛОПЫ.

     Но кроме  суверенитета  политического,  гражданского  существует  еще суверенитет экономический - частная собственность.

     Н.И.Костомаров порицает Ивана 3 за его склонность к мелким грабительствам, за иные его поступки, достойные более мелкого торгаша, чем государя (Кост.т1с.306-307), но эти же поступки выглядят уже совсем в ином свете как только мы поймем,  что это не только следствия личного характера Ивана,  но проявление тенденции,  закона: частная собственность в истинно самодержавном государстве преступна по определению,  ибо, оставляя человека свободным в экономической сфере, самодержавие тем самым ограничивает себя в этой сфере,  подрывает свою собственную мощь. Здесь дело даже не в том,  что частная собственность – это почва,  на которой  рано  или поздно  вырастает  оппозиция  самодержавной власти - об этом московские князья наверняка и не задумывались; дело в другом. Если отрицание частной собственности есть, прежде всего, общественное состояние (анархия), а не политика князей или кого-то еще,  если за этим отрицанием стоит объективная,  экономическая НЕВОЗМОЖНОСТЬ согласования частных интересов в силу их качественной однородности; то есть, если эта анархия – есть ЗЛО, которое порождается САМИМ ОБЩЕСТВОМ,  то отрицание частной собственности,  но уже в качестве более или менее сознаваемой ПОЛИТИКИ становиться непреодолимой и общественно необходимой  тенденцией. Частная собственность становится уже не тем пределом,  перед которым, с обыденной точки зрения,  самодержавие уже из собственных  выгод,  казалось бы,  могло бы и остановиться, но она становится тем переделом, который самодержавие ПРЕЖДЕ ВСЕГО и должно перейти;  это есть как раз тот самый главный и самый болезненный узел общественных противоречий,  который самодержавие прежде всего должно было разрубить, во-первых,  в целях собственного самосохранения,  во-вторых в целях общественного самосохранения (о благополучии здесь не может быть речи). Ликвидация политического и гражданского суверенитета народа есть только подступы,  условия к решению этой главной проблемы. Ясно, что именно в связи с этой проблемой с общественного дна поднималась вся дикость и ненависть,  накопленная обществом за все предыдущие века существования.  Отсюда эти  грабительства князей, разбойничьи нападения на города, массовые выселения и переселения народа на ассирийский манер,  наконец, и все мелкие злоупотребления.

    Ясно,  что  на фоне этих глобальных процессов,  и стратегических задач, какие-либо сиюминутные выгоды, которые московский князь мог бы получить с  Новгорода и Пскова, не могли иметь для него особого значения, и он ими дальновидно пренебрегал.  В этом смысле политика московских князей была бескорыстной... шиворот-навыворот.

 

Но и частная собственность не является тем пределом, перейдя который самодержавие должно остановится.  Есть еще НЕЧТО,  В ЧЕМ народ остается СВОБОДНЫМ и, следовательно, оппозиционным самодержавию. У человека можно отнять  свободу  политическую и гражданскую,  можно лишить его куска хлеба, но до тех пор, пока он сознает себя человеком, хранит в себе человеческое достоинство,  он  может  вернуть  себе и свободу, и собственность, можно даже сказать наверняка, что рано или поздно он попытается это сделать.  И до тех пор, пока человек будет уважать себя, все завоевания самодержца будут непрочными. Поэтому народ не только должен быть лишен свободы и его суверенитет - политический,  гражданский,  экономический - должен быть не просто узурпирован,  он должен быть  РАЗДАВЛЕН. Нравственное самосознание народа должно быть разрушено. Для этого нужно чтоб народ утратил всякое уважение к себе,  сам себя втоптал бы в грязь, выучился презирать самого себя; нужно чтобы народ почувствовал возмущение от того, ЧТО ОН ЕЩЕ СВОБОДЕН;  и лишь тогда,  когда будет достигнута эта  стадия,  когда люди сами принесут самодержцу свой суверенитет и со слезами будут молить его чтобы он сделал их рабами, - только тогда приобретения  самодержца будут вполне надежными,  гарантированными от будущих потрясений.  Вот откуда у московских князей эта ненависть ко всякой самобытности,  самостоятельности, индивидуальности, в чем бы она ни выражалась.  Уничтожение индивидуальности - вот главная и высшая цель, выше богатств и всяческих благ,  выше мира и покоя. Вот откуда у всех них эта наследственная ПОДЛОСТЬ характера...

     Выше мы неоднократно сетовали, что князья не проводят никакой политики,  просто отстаивают свои частные интересы,  теперь  видим  что  этот частный характер деятельности возведен в принцип,  корысть стала уже не материальным, но идеальным, нравственным стимулом деятельности, частный произвол  - не злоупотреблением,  но самоцелью,  презрение к обществу и общественным ценностям,  мелочность интересов -  не  печальной  особенностью, но  главным качеством политики.  Основа всякой нравственности в том,  что человек видит в другом себя и ценит другого как самого  себя; высшая  цель  самодержавия  - в том что сделать человека холопом,  т.е. безнравственна по определению и ее можно осуществить вполне лишь  растоптав всякие основы нравственности.  Поэтому подлость у московских князей это, собственно, уже не субъективная черта их характера, и не этическая оценка  их деятельности, и даже не атрибут политики,  она составляет все СОДЕРЖАНИЕ их политики,  это И ЕСТЬ их политика,  - политика, достигшая своего апогея в эпоху Ивана Грозного…

 

 

6.Корни русского империализма

 

Процесс собирания земель есть начало русского империализма.

     На протяжении всей истории русской цивилизации очевидна тенденция к количественному росту, расширению территории государства:  сначала Киевской Руси, затем Литвы, с одной стороны и Московского княжества - с другой, затем - Российской империи. В чем причины этой тенденции? Их две - одна внутренняя, другая внешняя. Внутренняя состоит в том, что количественный рост есть единственный способ жизнедеятельности,  жизненного прогресса,  способ существования общества вообще.

    Выше мы говорили,  что князья, чтобы выжить должны были собирать земли, по крайней мере,  должны были стремиться к этому.  Однако  ясно, что это  лишь самая поверхностная причина распространения пределов Московского княжества. За  политикой князей,  прежде всего, лежит общество с экономической структурой, сложившейся на основе экстенсивно-потребительского способа производства.  То, что чувствовал князь, должен был в большей или меньшей мере чувствовать каждый земледелец. Не случайно и не только по причине внешних невзгод замолкает вече, не случайно в народе зрела неприязнь, а то и ненависть к Новгороду с его народной вольницей  и  всеми последствиями из нее вытекающими. Новгород изначально был богаче и свободолюбивее других городов, поэтому в процессе всеобщего порабощения он постоянно отставал от остальной Руси и в силу этого для остальной  Руси служил  как бы живым зеркалом,  в котором отражались все пороки русской анархии. С другой стороны, рабское или еще полурабское положение народа так  называемой  "Низовой  земли"  (так в Новгороде называли территорию Владимирской Руси) служило для новгородцев как бы живым пророчеством их собственного недалекого будущего; и это свое будущее, которое они видели в Низовой земле, мало внушало им симпатий,  так же как суздальцам или владимирцам  мало  симпатий  внушало  их прошлое,  которое они видели в новгородской вольнице.  Если мы возьмем Новгород как  начало  вектора,  а Москву как конец вектора,  то этот вектор покажет нам тенденцию общественного развития Руси, соответствующую периоду становления самодержавия - тенденцию от деспотизма толпы к деспотизму самодержца. В этой тенденции теперь уже нельзя выделять чисто экономические причины, и делать на них акцент; перед нами - тип культуры, цивилизации, система элементов и связей между ними,  система, в которой каждый из элементов - от хозяйства  до политики и самосознания - обусловливает другой и сам обусловливается им.  Способ хозяйствования, направление политики, форма общественного сознания и самоощущения - все взаимоувязано и взаимообусловлено.  И во всем видим одно:  количественный рост преобладает  над  качественным прогрессом.  Внешнее  политическое  расширение  границ  государства - это только следствие внутреннего его состояния.  Внешний прогресс государства сопровождается порабощением населения, т.е. деградацией его качественного состояния.

    Но если вполне понятно, что собирание земель являлось выходом для князя,  то что несло оно обществу, какой выход давало обществу? Экстенсивное движение  внутрь  - это движение, порождающее внутреннее напряжение, противостояние,  раскол и развал общества.  Расширение территории вовне дает  внешний выход этой отрицательной энергии:  внутренние броуновские движения и противоречия прекращаются,  консолидируются и превращаются во внешнее  движение.  Внутреннее  противостояние  порождает волну внешней экспансии и только таким путем общество умиротворяется,  получает  шанс выжить. Внутренняя война вытесняется на периферию, становится войной внешней – этим способом достигается внутренний мир и общество обретает возможность если не развития, то хотя бы существования. Таким образом, интересы князя и общества в целом оказываются тождественными.

    Но это  только внутренние причины расширения границ государства коих еще недостаточно для того,  чтоб это расширения стало реальностью. Но и внешние причины вполне очевидны: они состоят в том, что везде, на пространстве бывшей Киевской Руси и будущей  Российской  империи  происходит ТО ЖЕ  САМОЕ,  те же явления,  поэтому любое расширение границ ничего не меняет, не устраняет возможности и необходимости дальнейшего их  расширения.  Общественное  состояние  по обе стороны границ одно и тоже,  за пределами Московии происходит тоже, что и в ней самой. Поэтому, несмотря  на наличие многих границ - перед нами внутренне однородное общество,  все части которого тождественны друг другу. Поэтому империализация -  не только атрибут российской государственности,  но подлинно общественная тенденция на пространстве от Литвы до Китая,  от Кавказа до Камчатки. Процесс собирания земель Московской Руси плавно и безостановочно переходит в процесс "имперского" расширения: завоевания Казанского, Астраханского княжеств, Сибири, Украины, Крыма и т.д. вплоть до последнего завоевания Средней Азии в конце 19 века.  Россия никогда не была  столь сильна, чтобы осуществить столь масштабные (с географической точки зрения) приобретения, ЕСЛИ БЫ государства,  вошедшие в ее  состав,  обладали хотя бы минимальной  жизнеспособностью,  имели достаточно сил для самобытного существования.  Везде процесс вхождения государств и территорий в состав  России осуществлялся по одному и тому же алгоритму - тому самому, через который в свое время прошло  само  Московское  государство.

     Сначала происходит  внутренняя  деградация  и разложение:  это видим и в Ростове,  и в Рязани, и в Новгороде, других княжествах накануне их присоединения к Москве;  это же видим и в Казани,  и в Крыму, и в Литве, а потом и в Польше и т.д.  накануне вхождения в состав России. Внутренние безысходные противоречия порождают враждебные партии, которые втягиваются в борьбу на уничтожение. Каждая из них теряет опору внутри общества, поскольку общество перестает существовать, будучи расколотым до основания; по этой причине партии начинают искать опору во вне, у ближайших также враждебных друг другу государств.  Государство или территория начинают метаться между сильными соседями. Так русские княжества мечутся между Москвой,  Ордой и Литвой; Казань и Астрахань - между Москвой и Крымом;  Восточная Украина (во время войн Богдана Хмельницкого) – между Россией, Польшей и Турцией; Крым - между Россией и Турцией и т.д. Таким образом, внутриобщественные противоречия становятся  межгосударственными противоречиями; решается вопрос уже не о том будет или нет существовать данное государство,  а о том кто будет им владеть,  в состав какого из соседних государств оно войдет.  Суверенитет им фактически уже утрачен; наконец оно окончательно гибнет,  тонет,  волны внешних враждебных  сил смыкаются над его головой.

    Таким образом, границы России расширяются,  но не столько под воздействием внутреннего давления, сколько по причине внешнего вакуума. Иногда достаточно незначительного,  даже случайного усилия - и  границы  государства отбрасываются далеко на юг, или на восток, или на запад. Завоевания осуществляются "сами собой" - даже тогда,  когда государство никого вроде бы  не пытается завоевать;  территории присоединяются даже тогда, когда государство  сознательно  проводит  "политику   неприсоединения".

     Внешние территории втягиваются в состав России просто потому,  что Россия последовательнее и определеннее реализует общую,  т.е. их собственную,  внутреннюю  тенденцию  развития.  При этом естественными пределами расширения границ становятся,  с одной стороны,  географические пределы (океаны, моря, горы), с другой стороны, - государства, природа цивилизации которых не совпадает с российской...

      Старый принцип  гласит:  внешние  масштабы государств пропорциональны его внутренним силам.  Следует развить этот принцип: государство в состоянии долговременно удержать в своем составе только те территории, социально экономическая природа которых тождественна его собственной.

 

 

7.Между Европой и Азией

 

Как бы не происходило дело в действительности,  несомненно, что государство зародилось на Руси под давлением идеи порядка; государство возникает изнутри с субъективной стороны,  как стремление к созданию органа, регулирующего общественный процесс, как результат понимания необходимости такого органа.  Если новгородцы неоднократно  демонстрируют  нам своими  прозваниями  князей  и это понимание, и это стремление к порядку или желание порядка, то мы должны предположить наличие подобных субъективных запросов и в момент возникновения государства и как одну из причин этого возникновения.  Но понятие о государстве как опоре общественного  порядка  -  западная идея и могла она зародится именно в Новгороде как потому,  что Новгород более,  чем другой русский город был связан с Западом,  так  и по тому,  что по своему торговому характеру этот город был особенно расположен к такому именно пониманию назначения  государства. Таким образом, процесс возникновения государства соединяет Россию с Западом.  Совсем необязательно понимать эту связь  в  том  смысле,  что просвещенный Запад  облагодетельствовал варварскую Россию, пересадив на ее почву государство. Связь эту следует понимать вообще не в историческом контексте,  но  скорее  в том смысле,  что Россия в какой-то момент своего развития в цивилизационном отношении сблизилась с западной политической средой, и государство Российское в некоторых чертах было западного типа, неважно является ли оно доморощенным продуктом  или  западным новшеством.

    Однако противоречия, которые призвано было разрешить государство, были объективно неразрешимыми. Поэтому государство оказалось неспособным выполнять свою общественную функцию;  явившись на свет как ответ  на  общественную  потребность, оно поэтому немедленно оказывается в общественной изоляции, связь с обществом разрывается. Западная форма государства стала тем самым всего лишь формой,  которая немедленно наполнилась чуждым ей содержанием.  А именно, не найдя материальной устойчивой опоры в обществе,  государство изолируется от общества замыкается в себе, - это выражается в том,  что государство  становится  родовой  собственностью княжеского рода.

    С этого момента перед нами открывается странная, трудно объяснимая картина. Государство тонет в общественных противоречиях, княжеская  власть,  за  исключением немногих случаев, никогда и нигде не является абсолютной, князья являются всего лишь одной из нескольких борющихся  сил,  нередко  они вынуждены отступать перед народом или собственной дружиной,  однако никто никогда и нигде не смеет покуситься  на княжескую власть как таковую;  никто,  ни боярин, ни смерд не смеют занять место князя,  никто не смеет даже задаться вопросом:  а  что  такое князь и  не  лучше  ли  как-нибудь обойтись вовсе без князя?  Княжеская власть крайне относительна по своему объему, но она абсолютна по своему качеству, по содержанию. Таким образом, государство оказывается сплетением европейских и азиатских элементов государственности, при чем крайне трудно определить,  что собственно отнести к европейским элементам, а что - к азиатским. Демократизм отношений между князем и народом мы,  вроде  бы, должны считать признаком, сближающим русское государство с европейским, однако при ближайшем рассмотрении мы видим,  что это - первобытный  демократизм, в котором суверенитет власти и суверенитет народа теснят друг друга, взаимоисключают друг друга, органическая взаимосвязь между ними - та именно связь, которая составляет главную черту западного государства - отсутствует и вообще невозможна;  следовательно,  заключаем  мы,  это азиатский демократизм. С другой стороны мы видим, что государство в Киевской Руси абсолютно по своему качеству:  никто не покушается на государство,  никто не отчуждает себя от государства, никто не противопоставляет себя государству ИМЕННО как государству;  народ и государство ЕДИНЫ;  и это единство незыблемо,  абсолютно настолько, насколько это возможно только в азиатских империях. Однако немедленно мы замечаем и резкую разницу:  в основе азиатского ЕДИНСТВА между государством и народом всегда лежит государственный деспотизм; в Киевской Руси не было никакого  всеобъемлющего  деспотизма,  княжеская власть в среднем была скорее слабой, нежели сильной.  Княжеская власть была абсолютной не потому, что князья подавляли всякую оппозицию своей власти,  но потому,  что народ молча,  добровольно ПРИЗНАВАЛ ее таковой.  Единство государства и народа было глубоким внутренним единством;  мы уже готовы сказать ОРГАНИЧЕСКИМ единством,  какое свойственно ЗАПАДНОМУ государству и тем  самым  вновь сблизить  русское и западное государство,  но вдумавшись мы видим,  что сказав так,  допустим грубую ошибку,  ибо это  "органическое"  единство нигде и никогда не приводит к органическому взаимодействию власти и народа;  на деле между этими общественными силами всегда процветает  дисгармония,  раскол,  что  единство это является не столько органическим, сколько мистическим, не столько глубоким, сколько потусторонним, следовательно, скорее все же азиатским, чем европейским.

 

Противоречие, которое мы сейчас пытаемся ухватить, давно  знакомо  нам, мы его обсуждаем на протяжении всей этой работы,  просто на разных стадиях обсуждения оно представало перед нами в разных формах  и  видах:  в экономической  сфере  -  это противоречие между оседлым образом жизни и экстенсивным способом производства;  в сфере народной жизни оно выражается как противоречие между ДЕМОКРАТИЗМОМ и ДЕСПОТИЗМОМ анархии; в сфере отношений между обществом и государством оно выражается как дуализм общества и государства; наконец в сфере собственно государства мы его выражаем как противоречие между европейской формой и азиатским содержанием  русского  государства.  Это  глобальное противоречие порождает бесконечную цепь частных  противоречий  и конфликтов,  которые наполняют собой жизнь общества и отдельных лиц и в частности оно легко угадывается, например,  в межкняжеских отношениях.  Наконец это противоречие явилось конечной причиной падения Киевской Руси.

    Раскол между западной формой и азиатским содержанием государства вызревал,  расширялся, приносил свои плоды по мере развития княжеского рода,  дроблений, переходов и всех брожений с ними связанных. По форме общество  остается оседлым или полуоседлым,  следовательно,  европейским, собственническим. По существу же оно теряет связи с землей, нищает, т.е. утрачивает собственность,  рассыпается, превращается в аморфную анархическую стихию, при этом аморфность становится атрибутом народа, анархия - атрибутом князей.  Обоими этими качествами общество сближается с азиатской средой, становится ей тождественным, с другой стороны, как раз в этот период начинаются откровенно враждебные отношения с Западом (войны с прибалтийскими немцами).  Общество отталкивается от Запада по причинам религиозным  и политическим. 

     Однако эта ненависть к Западу не была результатом размышления и убеждений, о Западе в России того времени толком никто ничего и не знал, за исключением может быть немногих книжников; к тому же западные мировоззренческие понятия были все же ближе россиянам, нежели татарские, которые у всех европейцев, включая и славян, не вызывали ничего, кроме отвращения.  Может поэтому показаться смешной и непонятной эта ненависть русского народа к католицизму, особенно если учесть, что о догматической разнице между православием и католицизмом никто за исключением опять же книжников,  не имел ясного понятия. Однако эта ненависть становится понятной, если учесть,  что ЧИСТО ИДЕАЛЬНОЕ  сознание народного  единства - это единственное,  что у русских осталось от реального народного единства, что православие, в свою очередь было единственной формой, в которой выражалось это единство. С падением православия народное самосознание неминуемо бы разрушилось и  потому  инстинкт самосохранения  заставлял  русских  фанатически,  безо  всяких размышлений, цепляться за православие как за единственный оставшийся якорь спасения,  каковым оно фактически и оказалось.         

    Но все же это объясняет еще далеко  не все.  Отчего же,  все-таки,  у русских Северо-Восточной Руси оказалось так мало общего с Западом, что какие-то никому неведомые теологические  разногласия между католицизмом и православием стали непреодолимым препятствием к сближению с Западом? Отчего Западная и Юго-Западная Русь оказалась более податливой к западному влиянию? - ИМЕННО оттого, что христианство осталось той последней и ЕДИНСТВЕННОЙ нитью, которая еще связывала Россию  и Запад, причем она связывала ПРОТИВОПОЛОЖНОСТИ – католицизм и православие. То есть эта была не нить, а, скорее обнаженный нерв, болезненно возбужденный с обоих сторон; как раз здесь то компромисс был наименее возможен.

      Русское общество было разъедено изнутри – внутренними усобицами - и разрушено снаружи  -  татарским  вторжением;  европейская форма  русской  цивилизации треснула по всем швам,  все атрибуты собственности и свободы стали издевательством над здравым  смыслом,  влекли за собою смерть и разрушения. Русская цивилизация стала фактически АЗИАТСКОЙ,  само качество западного бытия стало  русскому  народу  глубоко чуждым.  Поэтому все отношения с Западом,  если отбросить борьбу в Прибалтике свелись исключительно к религиозным,  поэтому  все  религиозные противоречия обрели исключительную важность. Запад стал чуждой для Росси средой, вдобавок оттуда еще и требовали, что русский народ отказался от  того  единственного  богатства,  которое у него еще оставалось – от православия.  Здесь даже и неважно мнимым или действительным  богатством является православие,  бесконечно важнее то, что это было ЕДИНСТВЕННЫМ достоянием народа и поэтому в качестве такового оно в глазах народа обретало  абсолютную ценность.  Поэтому религиозные противоречия между католицизмом и православием стали  препятствием  абсолютно  непреодолимым для  сближения России и Запада.  Собственно говоря,  они не были даже и препятствием,  они были лишь той ФОРМОЙ, в которой выразилась НЕСОВМЕСТИМОСТЬ русской и западной цивилизации.

 

И вот в  то  время,  когда русское общество все более обретало азиатские черты, в глубинах самой Азии произошел очередной и последний  глобальный взрыв: в монгольских степях поднялась татаро-монгольская  волна,  покатилась по всему азиатскому миру, хлынула в Европу, достигла пределов России и поглотила оную. Эта катастрофа одним махом смела последние остатки европеизма с лица России,  азиатская форма облекла и поглотила русское общество. Поначалу она была тяжелым внешним бременем, ИГОМ, но постепенно общество вживалось в эту форму,  приходило в окончательное соответствие,  срасталось с ней и, наконец эта форма стала  ЕГО  СОБСТВЕННОЙ формой.  Мировой цикл развития совпал с внутренним циклом русской цивилизации и тем самым Россия вновь получила импульс к развитию, но уже не со стороны Европы, а со стороны Азии. Что это было - случайным совпадением или следствием какой-то общемировой закономерности судить  отказываемся.

 

  Но разрешились ли, наконец, этим внутриполитические противоречия России?  Отрицание собственности стало не стихийным процессом  войны  всех против всех, но последовательной систематической политикой государства. - Умиротворилось ли этим общество?  Нашло ли оно,  наконец,  адекватную для себя форму? Мы как будто должны утвердительно ответить на этот вопрос…

 

...Но отчего эта боль? Почему ниоткуда не слышно молитв за здравие московских князей,  но лишь проклятия в их адрес? Отовсюду, куда дотягивается их рука - из Рязани, Новгорода, Твери, Ростова, Пскова - не слышно ни вздоха облегчения, но лишь вопли страдания; везде они являются с огнем и мечом в руках и с бабьими причитаниями на библейские  темы  -  на устах. Они, может быть, несли спокойствие во внутренние области Москвы, но внешним областям они несли спокойствие,  уничтожая в них  самобытную жизнь,  т.е.  спокойствие кладбища; следовательно, догадываемся мы, и в собственно московских областях если  и  было  спокойно,  то,  наверное, только  потому,  что там еще раньше поработала их умиротворяющая десница...

 

…Была некая  средняя точка,  когда "худые мужики" "словно пьяные",  по выражению московского летописца  рьяно  взялись  защищать  новгородскую свободу, а "лучшие",  т.е. богатые люди готовы были смириться с подданством Москве, в надежде сохранить хотя бы собственность. Отношения Пскова с Иваном 3 были колебаниями вокруг этой точки - когда Псков уже смирился с подданством Ивану а последний еще как бы сомневался делать ли  власть орудием злоупотребления и преступления, переходить черту или нет. Эта была точка,  в которой могло бы состоятся равновесие между частным и государственным,  когда  бы  общество,  расставшись со своей первобытной свободой, обрело бы благотворную экономическую, политическую, социальную стабильность, одним словом, когда бы  деспотизм мог стать подлинным благодеянием;  в этой точке разрешилось бы противоречие между государством и личностью.  Но эта точка если и была, то была точкой неустойчивого равновесия,  общество, государство в своем движении мгновенно "проскочило" ее и стало погружаться в другую крайность, в другое противоречие.  Государство взялось подавлять уже не анархические  проявления свободы,  но свободу как таковую, не вечевой быт, но всякую САМОбытность народа.  И вот тут-то оказалось, что собственность, законность, индивидуальность  не  чужды  народу,  что они являются неотъемлемым атрибутом всякого общества,  которое оставило пастушеский и разбойнический  образ жизни и перешло к производству, хотя бы и экстенсивному и ведет оседлый или хотя бы даже полуоседлый образ жизни. Что элементарные атрибуты европейской цивилизации были присущи русским и не могли быть безболезненно устранены как омертвевшие органы,  но могли быть только вырваны с плотью и кровью.  АЗИАТСКАЯ ФОРМА ГОСУДАРСТВА ВСТУПИЛА В ПРОТИВОРЕЧИЕ С ЕВРОПЕЙСКИМ ХАРАКТЕРОМ ОБЩЕСТВА. Государственный деспотизм на деле оказался ТОРЖЕСТВОМ той самой анархии, которую он столь беспощадно подавлял в обществе.  Государство стало  источником  всех  общественных  пороков, борьбой с которыми только и можно оправдать его существование.

 

Отсюда и парадокс: собирание земель - эта подлинно общественная тенденция -сопровождается жесточайшей борьбой:  князья зверски уничтожают друг друга;  взятие Казани стоило огромных военных усилий,  несмотря на то, что Казань уже находилась в безвозвратной зависимости от России; присоединение Восточной Украины явилось трагедией как для Польши-Литвы,  так и для Украины и России и т.д.  Впрочем,  период становления Московского государства,  т.е. собственно период собирания земель особенно замечателен в этом  отношении хотя бы потому,  что происходит в тесном пространстве, среди одного народа,  между небольшими соседними княжествами.  Природа явления здесь выявляется поэтому особенно ясно.  Как же происходит собирание?  Города горят,  население нищает; Новгород, Псков унижены, разорены; Тверь, Рязань подвергаются погромам,  Тверь воюет с Новгородом,  Москва - с Тверью, Рязань - с Москвой и т.д.  Общество как будто захлебывается  во  всеобщей ненависти. Эта общественная тенденция собирания земель является подлинно АНИТИобщественной.  Но этот вывод ни в коей мере не находится в противоречии с предыдущим. Вернее сказать ЭТО-ТО противоречие между общественным и антиобщественным и составляет СУТЬ российской цивилизации.

    Отсутствие качества,  чисто внешнее бытие в своем прогрессирующем развитии рано  или  поздно  достигает той фазы,  когда общество становится внешним по отношению к самому себе;  иначе  говоря,  общество  становится внешней, чуждой враждебной самому себе силой.  Именно эта ВНЕШНОСТЬ общественного бытия становится его КАЧЕСТВОМ...

    Общество ВОЗНИКЛО,  когда впервые ОБНАРУЖИЛО себя, почувствовав социальную БОЛЬ.  Оно  обнаружило  себя в социальном тупике,  который и был причиной боли.  Тупик состоял в том, что частные интересы столкнулись в безысходном противоречии. Как к средству избавиться от этого противоречия общество пришло к идее государства -  и государство явилось. Но поскольку частные  интересы по своей природе не могли прийти к гармоничному равновесию, к синтезу, то и государство явилось не как результат этого синтеза, т.е.  не  как общественная сила,  но как сила,  ПРОТИВОСТОЯЩАЯ частным интересам и только этим путем, - а не путем взаимовыгодного урегулирования, - сдерживающая  эти интересы. Таким образом, противоречие между частными силами было преобразовано в противоречие между государством  и этими силами.

    Итак,  общество в первоначальный момент своего бытия есть противоречие между личностью и государством, противоречие в котором личность достигла  уже  крайних  форм своего существования (частная свобода дошла до стадии частного произвола и  злоупотребления),  а  государство едва возникло; БЫТИЕ личности противостоит НЕБЫТИЮ государства. Это изначальное противоречие открывает выход из тупика,  дает  обществу  возможность существования.  Это  существование  есть дальнейшее развитие противоречия между личностью и государством, в котором государство, посредством ряда превращений получает перевес над личностью.  Наконец,  цикл заканчивается (во времена Ивана Грозного), и заканчивается вновь тупиком: государство реализуется,  но как результат тотального порабощения:  БЫТИЕ государства противостоит НЕБЫТИЮ личности.

     Итак, и в начале, и в середине, и в конце цикла существования общество пребывает в непримиримом противоречии с самим собой. Ни в одной точке  этого цикла оно не приходит в состояние внутреннего,  органического равновесия; везде оно существует не как организм, но как некое физическое тело,  вечно пребывающее во власти внешних сил, и как по законам неустойчивого равновесия оно не столько развивается,  сколько механически переходит,  ОБРУШИВАЕТСЯ  из одного крайнего состояния в другое крайнее, и движение это продолжается до тех пор, пока не исчерпывается его физическая возможность.  Оно разрешает один тупик, но немедленно оказывается в другом; оно развязывает одно противоречие, но немедленно и именно  этим самым действием завязывает другое.  Оно не может существовать, когда пребывает в одной крайней точке своего бытия,  оно не  может существовать,  достигнув другой его крайней точки.  Оно может существовать лишь между этими точками,  лишь двигаясь от одной - к другой  и  это движение есть боль и мучение.  Оно существует лишь умерщвляя самого себя,  оно ощущает жизнь лишь содрогаясь от  страдания;  оно  обогащается лишь  разрушая экономическую основу своего бытия,  оно растет и крепнет лишь парализуя – как мозоль или раковая опухоль - все свои внутренние жизненные силы.  БОЛЬ и МУЧЕНИЕ - таково  объективное  КАЧЕСТВО его существования, его самоощущение.  РАСКОЛ или НЕПРИМИРИМОЕ ПРОТИВОРЕЧИЕ с самим собой - таково логическое выражение этого  состояния.

     И одновременно это внутрироссийское  противоречие есть объективное, мировое противоречие между Западом и Востоком. Русское государство и общество, возникнув между Европой и Азией, не разрешило и не примирило изначальных противоречий между этими цивилизациями; оно стало их жертвой, и, одновременно формой, в которой они сформировались и выразились.