Усов Александр Николаевич

 

WWW.USOFF.NAROD.RU

USOFF@NAROD.RU

 

 

 

 

   НАЧАЛА ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ

 

 

                                                                                    "Мы пойдем другим путем."  В.И.Ленин

 

 

    1. ЧТО ИЗУЧАЕТ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ?

 

     Что лежит в основании политэкономии?  С чего начинается  эта  наука? Можно поставить этот вопрос только формально,  только "для виду", - как нередко его и ставят,  - и тогда,  порассуждав немного для очистки  совести о том и о сем, можно начать обсуждение экономических проблем так, как бог на душу положит или как это нам более всего УДОБНО. Так и начинали все   или  почти  все  авторы многочисленных "Принципов..." и "Основ..." политэкономии. Но можно этот же вопрос поставить всерьез и тог да мы   столкнемся с большой философской проблемой.  Прежде всего, перед нами встанет вопрос:  что же ИЗУЧАЕТ политическая экономия?  Попытаемся ответить на него.

 

     Неудивительно, что  этот  вопрос  породил  в экономической литературе много споров и различных,  иногда взаимоисключающих, подходов к его решению. С  некоторыми из них,  наиболее авторитетными и получившими наибольшее распространение, мы должны познакомиться. Начнем с тех определений политэкономии, которые внушают наибольшие сомнения.

  Вот, например, одно из них:

 

   "[Экономическая наука],  - говорят нам, - изучает процесс удовлетворения физических нужд и желаний человека." (Альманах THESIS - Теория  и история экономических и социальных институтов и систем. Начала - Пресс, 1993. стр.25)

 

   Если верить этому определению, то получается, что политэкономия изучает и то,  как усваивается пища в организме человека, и то, как влияет химический состав воздуха на наше здоровье, и то, какое действие производит алкоголь на умственную деятельность человека,  и то, почему белый хлеб, хотя и более вкусен, но менее полезен, чем черный и т.д. и т.п., - ведь  все это и есть различные аспекты удовлетворения физических нужд и желаний человека. Однако ясно, что до всего этого политэкономии нет никакого дела. Материальные свойства вещей, физиологию, психику человека, то, как те или иные вещи влияют на человека,  его здоровье и  поведение, процессы удовлетворения различных потребностей с их материальной стороны, - все это и многое другое изучают естественные науки, политэкономии здесь явно нечего делать.

     Но вот другие определения,  содержащие в себе также грубейшую ошибку, хотя и менее заметную на первый взгляд:

 

  "Экономическая наука  -  это  наука,  рассматривающая явления с точки зрения цены." (Дэвенпорт)

  Экономическая наука - это "наука об обмене." (Лэндри и др.)

  "[Экономическое благосостояние] есть сфера благосостояния,  где можно прямо или косвенно применить денежную шкалу измерения" (Пигу). (Там же)

 

     Все эти определения обладают одним общим свойством:  все они содержат в себе в качестве  определяющего  какое-либо  экономическое  явление  и соответствующее понятие (деньги,  цены,  рынок,  обмен и т.п.). Но ведь нам еще только предстоит определить что такое политэкономия,  мы  находимся на самом пороге,  в самом начале этой науки, нам еще ничего неизвестно о изучаемых ею явлениях,  т.е.  ни о ее содержании,  ни о ее результатах, а  нам с первой же строки,  буквально "ни с того, ни с сего" начинают говорить о деньгах, ценах и т.п. С помощью одного неизвестного пытаются определить другое неизвестное,  вдобавок более общего порядка. Ясно, что это ошибка.

      Маршалл дает  другое определение политэкономии,  которое как будто бы выгодно отличается от предыдущих:

 

  "Экономическая наука,  - говорит он,  - занимается исследованием нормальной жизнедеятельности человеческого общества;  она изучает ту сферу индивидуальных и общественных действий,  которая теснейшим образом связана с  созданием  и  использованием  материальных  основ  благосостояния".(Там же)

 

  Но и это определение не лишено серьезных недостатков.  Прежде всего - это явная перегруженность бессодержательными словами и фразами,  размывающими смысл определения (чего стоит,  например  "нормальная  жизнедеятельность человеческого общества" или "теснейшим образом связана" – что все это такое?). Далее, что такое "материальные основы благосостояния"? Очевидно,  что это совокупность материальных вещей, удовлетворяющих человеческие  нужды и потребности.  Но материальные вещи во всех аспектах их бытия исследует, как уже было замечено, естествознание, следовательно,  эта сторона дела не входит в сферу компетенции политической экономии. С другой стороны и "сфера индивидуальных и общественных действий", направленных на создание и использование материальных богатств, простирается крайне широко, начиная от технологии и кончая политикой. Политэкономию интересует, очевидно, лишь достаточно узкий сектор этой сферы.

      Приняв во  внимание  эти уточнения можно из определения Маршалла извлечь рациональное зерно.  Заметьте, что Маршалл не говорит, что политэкономия изучает   материальные основы благосостояния,  хотя это понятие присутствует в его определении. Он не останавливается так же и на субъективных процессах потребления материальных благ. И это правильно: то и другое относится к ведению естественных наук. Но если политэкономия абстрагируется как от субъекта, так и от объекта, то что же тогда остается? Остается то, что "между" ними (субъектом и объектом); остается ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ субъекта, направленная на объект. Говоря вообще, речь идет об ОТНОШЕНИИ между субъектом и окружающим его материальным  миром.   Таким образом, определение Маршалла, если отбросить все посторонние элементы, должно звучать следующим образом:  политическая экономия -  это  наука, изучающая материальное ОТНОШЕНИЕ между субъектом и объектом.  Недостатком этого определения является то,  что оно все еще охватывает  слишком широкий спектр   явлений.  Но это еще не окончательное определение; это всего лишь первый шаг.

      Прежде чем  сделать другой шаг остановимся на двух возможных возражениях против данного определения.  Первое из них, вероятно,  последует  от марксистов.  Экономические отношения,  говорят они, это отношения между людьми, а не между людьми и вещами. Думать иначе - значит впадать в фетишизм, "разоблаченный"  еще Марксом.  Ответить на это возражение проще всего.  Даже если и согласиться с тем, что экономические отношения есть отношения между людьми,  то это такие отношения между людьми,  в основе которых  всегда лежат вещи и отношения между людьми и вещами.  И до тех пор пока чувство голода,  например,  человек будет утолять посредством хлеба, а не посредством общения с фермером, производящим хлеб, - до тех

пор в основе всех экономических отношений будет лежать именно отношение субъекта к вещам, а не отношение между субъектами.

        Другое возражение выдвигалось экономистами против определения политэкономии данного Маршаллом, но оно затрагивает и предложенное нами определение. Мы видели выше, что в определении Маршалла фигурируют "материальные блага" или "материальные основы благосостояния", - сюда, главным образом, и направляются стрелы критики. "Определение науки с точки зрения  материальных  благ наиболее узко и наименее удовлетворительно",  - говорит Гэри С.Беккер (THESIS.  стр.25).  Почему?  Потому, отвечает он, что "в США, например, производством вещественных благ занято сейчас менее половины всех работающих,  а невещественный выпуск сферы услуг превосходит в стоимостном выражении выпуск товаров..." (Там же). А Лайонел Роббинс добавляет: "...зарплата музыкантов оркестра платится за работу, не  имеющую к материальному благосостоянию ни малейшего отношения...Наемный работник может купить за свою заработную плату хлеб,  а может театральный  билет...  Услуги  балетного  танцовщика составляют часть богатства, и экономическая наука исследует образование цен на  них  точно так же,  как,  например,  на услуги повара" и т.п. (Там же, стр.13-14). Эти и подобные возражения представляют собой,  с одной стороны, продукт недоразумения, с  другой стороны,  чрезвычайно ценны тем,  что помогают более четко установить пределы экономических исследований  и  устранить путаницу в этом вопросе.

      Лайонел Роббинс и другие бьют явно мимо цели, когда, возражая Маршаллу (а также Кэннану и другим,  стоящим на близких к Маршаллу позициях), говорят, что политэкономию не интересует "субстанция" благ "из  которой они состоят".  Ведь Маршалл и не утверждает,  что политэкономия занимается изучением этой "субстанции".  С другой стороны,  верно и  то,  что "материальные  блага" присутствуют в данном им определении и с устранением  этого  понятия  определение  явно распадается,  стало  быть,  оно присутствует в определении не случайно.  Как же мы должны понимать Маршалла?

     Политэкономия исследует не материальные блага (вещи), но МАТЕРИАЛЬНОЕ отношение между субъектом и вещами. При этом совершенно безразлично что из себя представляют эти вещи сами по себе,  важно лишь чтоб  отношение между ними и субъектом имело МАТЕРИАЛЬНЫЙ характер. Например, если студент приходит к своему преподавателю и в процессе общения  с  последним получает какие-то знания,  то полученные им знания имеют нематериальный характер и все,  что происходит между ним и преподавателем не  имеет  к экономике никакого отношения. Но если студент вносит определенную плату за посещение лекций,  то, несмотря на то, что обмен идеями и знаниями по своей природе не изменился,  знания, получаемые студентом, обрели определенное материальное выражение,  именно, цену (такое-то количество денег), и именно поэтому процесс обучения в этом случае становится экономическим явлением и оказывается в поле зрения политэкономии.  Поскольку студент  платит  за обучение,  то между ним и преподавателем происходит уже не только процесс обмена знаниями,  но и процесс  перераспределения собственности  и  именно  ЭТО  обстоятельство превращает нематериальный процесс обучения в материальное экономическое отношение. При этом политэкономию совершенно не интересует насколько экономический,  т.е. материальный эквивалент вещи (в нашем примере - знаний) соответствует  природе этой вещи. Продаваться может золото, которое, как уверял Маркс, по своей природе является деньгами,  но продаваться могут и  такие  "вещи" которые...  продаваться  вообще  не могут (совесть,  беспристрастность, вдохновение,  вера,  любовь и т.д.),  но раз эти "вещи" получают цену и становятся товаром, то они тем самым получают свой материальный, денежный эквивалент и немедленно вовлекаются в сферу экономических  отношений, хотя бы эта метаморфоза находилась в глубочайшем противоречии с их собственной природой.  Это противоречие существует уже за пределами политэкономии и поэтому не существует для названной науки.

      Определение Маршалла таким образом содержит в  себе  совершенно  правильную мысль, но в совершенно неадекватной форме. По сути, если внимательно вчитаться в его определение, он говорит о МАТЕРИАЛЬНОМ ОТНОШЕНИИ между субъектом и объектом,  но по форме, буквально он говорит о "материальных основах благосостояния". Это, конечно, путаница, которая должна быть устранена.

  Но что же предлагают нам Гэри С.Беккер и другие экономисты,  не  согласные с Маршаллом? Каково их определение политэкономии? Вот оно:

 

  "Экономическая теория - это наука, изучающая человеческое поведение с точки зрения соотношения между целями и ограниченными средствами, которые могут иметь различное применение" (Роббинс, Там же, стр.25).

 

  Человек испытывает  определенные потребности и ставит перед собой определенные цели,  - это с одной стороны, с другой, - в его распоряжении находится  ограниченное  количество вещей,  удовлетворяющих эти потребности и позволяющих достичь поставленных целей.  По мнению  Роббинса  и других его единомышленников политэкономия должна ответить на вопрос как должен человек организовать свое потребление  или  производство,  чтобы получить максимальный результат (максимально удовлетворить свои потребности или приблизиться к  поставленным  целям).  Учитывая  многообразие субъективных  потребностей  (или  целей) и множественность предметов их удовлетворяющих, человек может вести себя различным образом, т.е.  возможны  различные варианты как потребления,  так и производственной деятельности. Из этого множества вариантов должен быть выбран оптимальный. Политэкономия, таким образом, превращается в теорию выбора.  Но что лежит в основе выбора? Ясно, что с точки зрения выбора совершенно безразлично что  представляют из себя потребности и цели человека,  важно лишь чтоб они были количественно сопоставимы друг с другом (иначе между ними  невозможно  было  бы  выбирать),  равным  образом безразлично что из себя представляют вещи, между которыми приходится выбирать:  знания  это  или чувственные удовольствия, материальные вещи или вздорные фантазии, важно лишь чтобы их количество было ограничено.  Таким образом, безразлична "субстанция" как субъекта, так и объекта, важны лишь количественные ОТНОШЕНИЯ между ними. Выбор есть анализ количественных связей между вещами, с одной стороны, и субъектом и вещами, - с другой. Но что такое количественные отношения между субъектом и объектом?  Одна  из  форм  или частный случай их МАТЕРИАЛЬНОГО отношения.  Таким образом, Роббинс и др. отбросив содержащуюся в определении Маршалла мысль о материальном отношении между субъектом и объектом, сосредоточивают все внимание на одной из частных форм этого отношения.  Однако необходимо сразу же заметить, что названные экономисты пытаются дать определение не политэкономии,  а ЭКОНОМИКЕ (economics), исследующей именно количественную сторону экономических  отношений.  Поэтому если считать предложенное ими определение определением экономики, а не политэкономии, то тогда против него не может быть выдвинуто существенных возражений.

     Итак, политэкономия  исследует материальные отношения между субъектом и объектом.  Но, как мы уже сказали, это определение все еще охватывает слишком широкий круг явлений. Ведь и технология, и процесс поедания яблока - все это и многое другое, не имеющее к политэкономии никакого отношения,  есть "материальные отношения" между субъектом и объектом. Животные,  далее,  на протяжении всей своей жизни находятся в непрерывном материальном отношении к окружающему их миру,  но в животном мире мы не наблюдаем  ничего похожего на экономические явления.  С другой стороны, мы видим,  что такие наиболее фундаментальные и  элементарные  экономические отношения как, например, стоимость или собственность никак нельзя вывести и объяснить из материальных причин.  Меняются формы, способы материального  потребления  и производства,  происходят революции как в той,  так и в другой области,  но отношение стоимости остается  сегодня столь же незыблемым, как и 2000 лет назад.  Следовательно, экономические отношения, хотя и неразрывно связаны с материальными отношениями, но ни в коем случае несводимы к последним; даже более того, они имеют определенно нематериальный,  т.е. ИДЕАЛЬНЫЙ характер. Следовательно, политэкономия исследует не всякие материальные отношения между субъектом и объектом, но лишь те из них, которые содержат в себе и продуцируют идеальные отношения;  точнее сказать именно это-то идеальное содержание материальных отношений и является действительным объектом изучения  политэкономии.  Таким образом, приходим к окончательному определению:  политическая экономия - это наука,  исследующая идеальное содержание  материальных отношений между субъектом и объектом.  Что есть это содержание?, как осуществляется и существует?,  - на все эти вопросы и должна  ответить политэкономия.

 

 

2. С ЧЕГО НАЧАТЬ?

 

 

 

 Следующий вопрос, на котором мы должны остановиться: с чего начинается политическая экономия, каков ее первоначальный объект исследования? Ответ  на этот вопрос ясен из предложенного выше определения политической экономии: первоначальным объектом исследования являются самые абстрактные, самые простейшие отношения между субъектом и объектом. Этой логике в общем и следовала вся экономическая наука (как политэкономия,  так  и экономика)  за исключением марксизма.  По мере развития науки изменялся лишь уровень теоретического осмысления данного подхода.  Классики начинали  очень просто:  брали какой-нибудь пример простейшей экономической деятельности и на этом примере выясняли в  чем  состоит  "изначальный", простейший смысл основных экономических явлений и соответствующих категорий,  таких как обмен, стоимость, капитал и т.д. На примере первобытных  охотника и рыболова,  обменивающихся друг с другом излишками своей "продукции", выясняли в чем состоит экономическое содержание, например, процесса обмена.  В дальнейшем этот подход нашел свое теоретическое выражение в концепции так называемого экономического  человека.  Экономический человек - это уже не охотник и не рыболов, это некий абстрактный субъект, для которого существенна только одна характеристика - стремление  к  максимальной  эффективности  своей деятельности.  Таким образом, постулируется некий изначальный принцип,  на котором затем строится все здание науки.

 

   Маркс решительно возражает против такого подхода:

 

   "Индивидуумы, производящие в обществе...  таков, естественно, исходный пункт.  Единичный и обособленный охотник и рыболов, с которых начинают  Смит  и Рикардо,  принадлежат к лишенным фантазии выдумкам 18 века...Производство обособленного индивидуума вне  общества...  такая  же бессмыслица, как развитие языка без совместно живущих и разговаривающих между собой индивидуумов." (К.Маркс.  К критике политической  экономии. Госполитиздат 1949. стр.193-194)

 

   Язык есть средство общения индивидуумов.  Поэтому развитие языка невозможно там, где отсутствует это общение, т.е. сама ОСНОВА языка. Напротив,  потребность  в продукте есть индивидуальный акт,  ее испытывать поэтому можно вне общества. Это в особенной степени относится к важнейшим потребностям, таким как потребность в пище, например, которые вообще не имеют ни малейшего "социального" оттенка.  С другой стороны, процесс труда,  как затрата физической и умственной силы,  есть, опять же, затрата индивидуальных сил и поэтому так же может совершаться  вне  общества.  Поэтому  вполне мыслимо производство обособленного индивидуума вне общества.  Это не фантазия и не выдумка,  это - вполне  правомерная абстракция.  Если  Маркс скажет,  что такое индивидуальное производство исторически никогда не существовало, то на это следует заметить, что ни одна научная абстракция как таковая реально никогда и нигде не  существовала. Что такое плоскость,  точка,  число, пространство и т.д. как не

те самые научные абстракции,  которые  описывают,  выражают,  отражают, (скажите,  как  хотите)  реальный  мир,  но которые как таковые нигде не встречаются?  Возможна плоская поверхность,  но плоскость  как  таковая нигде не существует.

   Маркс полагает,  что если мы возьмем отдельного производителя,  одно неизвестное X и попытаемся кое-что выяснить хотя бы для этого  простейшего случая, то мы тем самым погрешим против науки, выдвинув в качестве объекта исследования не реальное производство, но собственную "лишенную фантазии" выдумку.  Но если мы возьмем общественное производство,  т.е. неопределенно много этих неизвестных X,  то мы тем самым поступим  подлинно научным образом.  Однако из математики известно, что приумножение неизвестных в уравнении вовсе не лучший способ его решения.

     Сам Маркс  начинает свой "Капитал" в высшей степени незатейливо.  Богатство капиталистического общества, говорит он в первых строках своего труда, выступает как огромное скопление товаров. Поэтому, заключает он, мы должны начать свой анализ с анализа товара.  Но никакого заключения, конечно, здесь не получается.  Все или почти все элементы  капиталистического  производства  можно  обнаружить,  - о чем говорит,  кстати,  и Маркс,  - в докапиталистических формациях,  но там они существуют в односторонних,  неразвитых формах,  не как норма экономических отношений, но как случайное отклонение от этой нормы.  Напротив, в конце и результате капиталистического производства те же элементы становятся всеобщими и универсальными.  Следовательно,  любой элемент  капиталистического производства, - товар, обмен, деньги, средства производства, функционирующие как капитал и т.д.,  - может рассматриваться и как начало, и как конец этого способа производства и,  следовательно, служить первым объектом теоретического анализа,  началом  этого  анализа.  Поэтому  фразы Маркса о товаре, с которых он начинает "Капитал" являются литературным, но  не  теоретическим  началом  его  исследований.   Теоретически   они бессмысленны.

     Впрочем, вопрос  о  начале науки Маркс нигде напрямую не ставит и не дает однозначного решения.  Мы можем найти  у  него  по  этому  вопросу несколько глубоких замечаний (см.  например цитированные выше "Основные черты критики политической экономии. Введение"), но никаких окончательных решений. Впрочем, другие экономисты уделяют этой проблеме еще меньше внимания.

 

     Если чем и грешат классики политэкономии и их последователи,  так это тем, что  не  доводят  до конца свой собственный принцип.  Они пытаются предельно  абстрагироваться от сложной противоречивой реальности, свести запутанное переплетение   экономических   взаимодействий   к   каким-то простейшим элементам, - и это вполне законное и необходимое стремление.

    Но вместо того, чтоб действительно положить в основу наиболее абстрактные экономические отношения и соответствующие понятия они -  совершенно непоследовательно - вновь возвращаются к объективной действительности и вместо абстракций предлагают нам, хотя и несколько упрощенную, но вполне конкретную экономическую модель:  или это охотник,  или это рыболов, или это пресловутый "экономический человек",  который,  как справедливо замечают марксисты, на деле всегда  оказывается заурядным агентом капиталистических отношений  (предпринимателем,  капиталистом,  рабочим   и т.д.), действующим  во вполне конкретной (рыночной) среде.  Таким образом, политэкономы оперируют не столько абстракциями,  сколько иллюстрациями и  отсюда неизбежно проистекает элемент произвольности даже в самых абстрактных их построениях. Следовательно, действительный порок концепции "экономического человека" состоит не в том,  что она оторвана от реальности,  абстрактна,  как вероятно полагают Маркс и марксисты, но в том,   что   она  недостаточно  оторвана  от  реальности,  недостаточно абстрактна...

 

 

 3.ПОЛИТЭКОНОМИЯ И ECONOMICS

 

 

     Выше мы сказали, что если политическая экономия изучает идеальное содержание материального отношения между субъектом и объектом,  то экономика (economics) исследует лишь количественную сторону этих  отношений. Отсюда следует, что экономика и политэкономия - далеко не одно и то же. Это положение, очевидно, нуждается в дальнейшем развитии.

     Возьмем простейший  случай  равновесия  между  спросом и предложением, вернее то, как это равновесие понимается и изображается в экономической науке. Именно:  в  одной системе координат изображают нисходящую кривую зависимости спроса от цены и восходящую кривую предложения.  Точка  пересечения этих  кривых дает цену равновесия, при которой спрос и предложение уравновешивают друг друга. Эта точка и соответствует рыночной цене товара.

     Во всей экономической науке (т.е.  как в экономике, так и в политэкономии) невозможно найти более тривиального положения,  чем это.  С него экономика начинает весь свой анализ,  поэтому его-то мы и должны разобрать прежде всего.

     В самом деле:  мы каждый день наблюдаем,  как на те или  иные  товары предъявляется спрос со стороны потребителей,  с другой стороны, эти товары предлагаются производителями; с одной стороны осуществляется спрос на товары и предложение денег, с другой - спрос на деньги и предложение товаров.  Цена,  очевидно, устанавливается на таком уровне, при котором спрос  и предложение уравновешивают друг друга,  - что может быть проще этой зависимости?  Но как раз самые простые явления нередко таят в себе наиболее сложные проблемы.

     До тех пор, пока мы воспринимаем текущие явления просто как факт, пока они ежедневно "прокручиваются" перед нашими глазами и мы привыкаем к ним как к чему-то вполне заурядному, они не вызывают у нас никаких вопросов, но не оттого что они поняты. Привычка здесь подменяет понимание. Поэтому, как только мы отрешимся от этой привычки, мы немедленно обнаружим, что-то, что еще вчера представлялось нам самоочевидным, в действительности является чем-то, чуть ли не загадочным.

     Количественный анализ имеет смысл, когда уяснена качественная сторона дела. Я мог бы,  например,  построить график зависимости от времени,  с одной стороны,  количества строк, выходящих из-под моего пера, с другой - количества   воробьев, сидящих на крыше дома против моего окна.  Эти графики, вероятно,   так же где-нибудь бы пересеклись,  но какой  смысл имели бы эти точки пересечения?  Аналогичным образом и с законом спроса - предложения. Что общего между спросом на груши и предложением локомотивов?, между предложением компьютеров и предложением зубных щеток? Как можно соизмерить эти величины и включить  их  в  единый  количественный анализ? Как   вообще можно соизмерить спрос и предложение?  Какой смысл имеют точки пересечения соответствующих графиков? Экономисты пользуются тем, что  реально  существует  единая  стоимостная субстанция товаров - деньги, которая  делает соизмеримыми все формы спроса и предложения, как между собой,   так и внутри себя,  - для них (т.е.  экономистов)  - это просто факт, не подлежащий сомнению. Никто, впрочем, и не отрицает возможности явлений   или  процессов,  ежедневно совершающихся перед нашими глазами, но  в чем состоит сущность этих процессов? - вот вопрос. Правда, экономисты  показывают нам как на определенных ступенях хозяйственной деятельности появляются сначала обмен, затем деньги и т.д.; показывается так   же  практическая  целесообразность  и  необходимость  этих явлений, но  и здесь нам объясняют, как складывается и функционирует МЕХАНИЗМ экономических отношений,  в то время как речь идет о том, как вообще этот механизм становится возможным, какие внутренние силы приводят его в движение?  Можно, например, владея существующими методами измерения и зная механику Ньютона, без труда определить массу любого тела или расстояние между любыми двумя точками,  - и в этом нет никаких проблем, но ЧТО ТАКОЕ МАССА?  что такое пространство и время? - здесь мы выходим уже совсем на другой уровень задач, никакая механика нам уже не поможет, ибо вопросы ставятся уже не о количественных отношениях,   но  о  самой природе названных явлений,  мы подходим к ним с их качественной стороны и поэтому здесь не только вырисовывается совершенно особый круг и объект познания, но,    как будет показано ниже,  меняется вся точка зрения на объект исследования, меняется сам характер и метод мышления.

 

      Поставим вопрос в более общей и потому в более простой  форме.  Спрос первоначально, в  своей  основе есть просто испытываемая субъектом потребность. Величина этой потребности количественно еще никак не  выражается:  это  просто  ощущение некоторого недостатка и если сам субъект и отдает себе отчет в том, в чем он нуждается и в каком количестве, то это является лишь его субъективным мнением, основанном на предыдущем опыте, и  относительно  которого еще  неизвестно  насколько  оно соответствует действительности.  Потребность существует первоначально как простое качество, просто как состояние субъекта.  Количество или сила потребности в лучшем случае существует лишь в виде субъективного переживания, которое пока что еще никак не проявляется в действительности.

    С другой стороны субъект обладает способностью осуществлять  какие-то затраты, способностью   трудиться.   И  эта  способность  первоначально предстает как некоторый внутренний потенциал субъекта,  как возможность труда. Относительно количества и интенсивности труда так же могут строиться какие-либо предположения, но как и сколько в действительности будет осуществлено  трудовых затрат пока что еще ничего неизвестно.  Т.е. количественная сторона труда здесь так же еще скрыта, никак не проявляется в реальности.

     Первое, что сразу же бросается в глаза, - это то, что спрос и предложение в самом начале выступают не просто как разные сферы бытия субъекта, но как ПРОТИВОПОЛОЖНОСТИ.  В самом деле:  потребность есть ощущение некоторого недостатка и удовлетворяя ее посредством какого-либо внешнего предмета, субъект тем самым получает что-то извне, восполняет  свою жизненную энергию;  напротив, возможность труда есть возможность производить какое-то внешнее действие, есть энергия, направленная на изменение внешнего  мира,  поэтому осуществляя это действие субъект расходует свою жизненную силу,  отдает часть самого себя внешнему миру. Таким образом, бытие субъекта распадается на противоположности и его реальное существование оказывается взаимодействием этих противоположностей. Задача теоретического познания состоит здесь, следовательно, в том чтоб понять как эти противоположности приходят в движение,  соприкосновение и взаимодействие друг с другом;  каким образом они,  затем, отождествляются и количественно осуществляются в продукте, который производится и потребляется. Строить здесь,  пытаясь ответить на этот вопрос, графики трудовых затрат и полезностей,  т.е.  проводить количественный  анализ  этих процессов,  как  это делает экономикс,  с настоящей точки зрения совсем неуместно,  поскольку как потребность,  так и труд существуют еще,  как было  сказано,  как  простые качества,  - как субъективное ощущение недостатка, с одной стороны, и как столь же субъективная возможность труда, другой, - и вопрос как раз и состоит в том, чтоб показать каким образом эти субъективные качества превращаются в  объективные  количества полезности (полезного продукта), с одной стороны, и количества трудовых затрат,  с другой, и каким образом эти противоположные качества находят свое   количественное  выражение в одной и той же цифре (величине стоимости). Здесь нужен иной подход,  иной  метод.  Необходимо изменить  не только направление исследования,  но и способ мышления, ибо с точки зрения рассудка и здравого смысла, с точки зрения формально-количественного анализа тождество и взаимопроникновение противоположностей - а именно к овладению этими понятиями сводится суть поставленных  вопросов,  - немыслимо. Здесь,  следовательно,  нужна иная,  в отличие от экономикс, наука, именно, здесь должна вступить в свои права и заявить о себе политическая экономия.

     Но на этом,  конечно,  вопросы еще не кончаются.  Мы замечаем, далее, что противоположности,  отождествившись как будто в производимом и потребляемом субъектом продукте,  вновь распадаются:  субъект А производит продукт,  предназначенный  для  удовлетворения потребностей субъекта Б, последний,  в свою очередь,  производит  продукт,  предназначенный  для удовлетворения  потребностей  субъекта А и между ними происходит обмен. Производство и потребление,  таким образом, вновь распадаются и существуют  как  свободно взаимодействующие противоположности.  И вновь перед нами встает задача осмысления диалектики этих противоположностей, задача  понять  каким  образом эта диалектика качественно различных явлений завершается в количественном соотношении - пропорции обмена.  Здесь  мы так же обнаруживаем, что политическая экономия и экономикс в исследовании явлений обмена движутся в противоположных направлениях, так что  для первой количественное соотношение является целью и результатом исследования, для последней, напротив, - исходным пунктом.

    В пропорции  обмена  противоречие между  производством и потреблением достигает количественно зримого результата:  пропорция эта есть соотношение двух чисел,  показывающих какое количество данного товара обменивается на такое-то количество другого товара. На этой основе противоречие между производством и потреблением закрепляется, расширяется и приобретает общественные масштабы:  складывается  общественное  разделение труда, и обмен из спорадического явления становится универсальным экономическим отношением.  На этом этапе становления указанного противоречия появляются деньги.

 

   Деньги - это, как известно, если и товар, то совершенно особый товар. Точнее,  это товар,  который не имеет никакой собственной внутренней стоимости.  Это - просто бумага, на которой указаны такие-то цифры,   т.е.   такое-то  количество  стоимости.  Современные  электронные средства взаиморасчетов освобождают деньги даже и от этой бумаги,  т.е. от материи  вообще.  Таким  образом,  такое-то  количество  денег - это

просто такая-то цифра,  т.е.  количество стоимости в чистом виде, количество как таковое.  Вопросы, которые мы пытались поставить выше, получают в этом пункте уже совершенно ясные очертания. Именно, главный вопрос состоит в следующем: каким образом совершенно субъективные, материальные состояния субъекта (потребности и возможность  труда)  превращаются в совершенно объективное,  лишенное всякой материи, т.е. идеальное количество - число,  фиксирующее величину стоимости? Говоря короче, каким образом качество переходит в количество?  Экономикс обращает внимание, прежде всего на количественную сторону дела, развивает и анализирует  количественные отношения и поэтому в своей эволюции остается в рамках этих отношений, не выходит за их пределы и даже отказывается понять и признать теоретическую законность и потребность такого выхода. Напротив этот-то выход,  т.е. переход из количества в качество, его сущность и логика, является содержанием политической экономии. Но коль скоро ответ на поставленный вопрос получен,  т.е.  формирование  количественных отношений полностью  завершено - а именно этот результат достигается в явлении денег,  - и логика этого процесса познана и понята,  то  дальше политической экономии уже нечего делать; дальше открывается возможность и необходимость чисто количественного анализа,  вступает в  силу  закон спроса - предложения и мы входим в сферу компетенции экономикс.

 

    Но и на этом процесс еще не завершается. Товарно-денежные отношения на  определенном  этапе  своей  количественной эволюции рано или поздно втягивают в свой оборот совершенно особый круг товаров: товарами становятся не только производимые и потребляемые обществом вещи, но, с одной стороны,  средства производства,  посредством которых эти вещи производятся, с другой - труд.  Какие изменения этим привносятся? С одной стороны, самые незначительные ибо,  как нам говорят,  труд и капитал  суть такие же товары,  как и все прочие, - такова именно точка зрения экономикс,  - с другой же стороны,  если мы попытаемся подойти к явлениям со стороны их качества, их внутреннего содержания, эти изменения самые радикальные.

   Здесь не  место  останавливаться  на проблеме взаимоотношений труда и капитала - это слишком масштабный и сложный вопрос,  может быть,  самый сложный во   всей  экономической науке.  Мы поэтому вынуждены выдвинуть просто в качестве постулатов следующие положения имея,  однако,  в виду что они, в отличие от постулатов, могут быть обоснованы и доказаны.

  1. Труд и капитал равно необходимы для процесса производства; без любого из этих элементов производства технически, т.е. материально невозможно.

  2. Следовательно,  любая часть произведенного трудом и капиталом продукта, равно как и весь продукт в целом,  обязана своим  происхождением как труду, так и капиталу.

  3. Следовательно,  не существует  никакого  объективного  метода  или способа, посредством  которого  мы могли бы отделить ту часть продукта, которая произведена трудом от той его части,  которая произведена капиталом.

  4. Но продукт этот,  тем не менее, должен быть распределен между трудом и капиталом ибо он производится не ради самого себя, но ради последующего индивидуального и производительного потребления,  которые  осуществляются разными лицами и разными общественными классами.

  5. Следовательно,  мы вновь имеем перед собой противоречие:  продукты труда и капитала непосредственно тождественны в произведенном продукте, - ибо тот и другой суть один и тот же продукт,  - какое либо  количественное отношение, количественная граница между ними отсутствует и, в то же время, они должны быть отделены друг от друга, количественные пределы того и другого должны быть установлены.

    Следовательно, перед нами вновь чисто внутреннее,  качественное соотношение противоположностей,  но уже на более высоком уровне, - и потому перед нами вновь встает задача познания диалектики  этих  противоположностей. Пытаться анализировать здесь, как это делает экономикс, соотношение спроса  и  предложения  труда  и  капитала  опять  же  неуместно, поскольку  труд и капитал количественно еще не отделились друг от друга и задача как раз состоит в том,  что понять сущность  и  природу  этого процесса, т.е.  процесса становления количественных отношений между ними, - собственно говоря, процесса общественного распределения продукта.

     Если раньше читателю,  не склонному задумываться над простыми вещами, могло показаться,  что мы выискиваем и высасываем  из  пальца  проблемы там, где их в действительности не существует,  то теперь, когда субъективное материальное противоречие между противоположными  сферами  бытия отдельного субъекта  (потреблением  и трудом) выливается в общественное противоречие между трудом и капиталом,  - теперь ни в его реальном  существовании,  ни в том, что оно в действительности суть именно противоречие уже не может быть ни малейшего  сомнения,  ибо  это  противоречие, т.е.  собственно говоря, классовая борьба, сегодня разгорается на наших глазах, принимает самые разнообразные формы,  - начиная от уличной  перестрелки  и  кончая  коллективным договором,  - и в любой момент может коснуться каждого из нас.  Каков характер этой борьбы?, каковы ее внутренние законы и тенденции?,  в чем, наконец, сущность общественных экономических отношений?,  - ибо к этому,  в конечном итоге,  сводятся все вопросы, - вот те вопросы, ответ на которые должен быть найден. Известно как отвечал на эти вопросы Маркс,  известна точка зрения других экономистов, всевозможных общественных групп, партий и т.д., но как же дело обстоит В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ?  - на это нам  должна  ответить  политическая экономия.

     С другой стороны,  если раньше могло показаться,  что экономикс может легко  дать  ответ на все поставленные нами вопросы и потому ни в какой политической экономии нет нужды, то теперь, когда внутренние субъективные  противоречия  выросли  до  общественных межклассовых противоречий, неспособность экономикс разрешить их, ее, следовательно, внутренняя ограниченность и относительная несостоятельность становятся особенно очевидными.  Количественный анализ в проблеме отношения труда  и  капитала ничего  не  дает и не может дать, ибо самое существование количественных отношений как раз в этой области  становится  особенно  проблематичным; каждый раз,  когда экономикс подступает к проблеме объективного раздела между трудом и капиталом продукта,  произведенного ими,  она немедленно обнаруживает, что  продукт этот,  словно черная дыра,  гасит в себе все количественные различия,  что делает невозможными и непродуктивными все количественные формальные подходы. Экономикс впадает в кризис, в заколдованный круг,  ибо каждый раз,  подступаясь к означенной проблеме,  она тайно или явно вынуждена постулировать то,  что еще только должна доказать.  Это  особенно отчетливо видно на примере теорий Визера,  Кларка, Карвера и др.  Кларк,  например, говорит, что высший принцип справедливости  -  это  принцип "каждому то,  что им произведено" (и здесь с ним нельзя не согласиться) и затем пытается определить, какая часть произведенного продукта произведена трудом, а какая - капиталом. Далее он впадает странную иллюзию, будто закон  падения  производительности  (труда, при неизменном количестве капитала, либо наоборот) позволяет ему решить эту задачу, между тем как произведенный продукт трудно разделить именно потому,  что производительность труда ни в каком случае нельзя отделить от производительности капитала и что в обоих случаях, т.е. идет ли речь об  отделении  производительности  труда от производительности капитала или же о разделе произведенного продукта,  - в обоих случаях  мы  имеем перед  собой одну и ту же проблему,  лишь различным образом сформулированную.  Тем не менее, Кларк полагает,  что закон падения производительности  труда позволяет ему отделить продукт труда от продукта капитала, т.е.  допускает как раз то,  что  требуется  доказать.  Далее  уже  все просто:  он  показывает  нам,  как при увеличении числа нанятых рабочих уменьшается производительность каждого из них,  а потому  и  заработная плата. Таким образом, во-первых, все решение проблемы у Кларка сводится к весьма тривиальной интерпретации закона спроса - предложения, во-вторых,  в результате этой интерпретации его (Кларка) собственный первоначальный принцип ("каждому то,  что им произведено") превращается в свою противоположность, ибо на деле у него оказывается: "что каждый получает в соответствии с законом спроса - предложения,  то им и произведено", - а  это  уже  противоречит  и  социальной справедливости, и элементарному здравому смыслу,  ибо с этой точки зрения даже если рабочий и умирает с голоду,  нам решительно не о чем беспокоиться, ибо этой участи рабочий, согласно Кларку,  и заслуживает!  Этот результат,  конечно, не случаен, ибо  если  в противоречии с существом вопроса для его решения привлекается закон спроса-предложения,  то все "принципы справедливости"  сколь бы  складно и убедительно они не звучали,  на деле рано или поздно,  но непременно окажутся всего лишь оправданием названного закона, рыночного уровня заработной платы, практически существующих отношений. Теория вырождается в грубую апологетику или,  в лучшем случае, становится просто ошибочной.

     Лишь только  после того,  как политэкономия даст действительный ответ на поставленный вопрос,  т.е. покажет нам природу и характер межклассовых отношений, необходимость и смысл количественных связей между трудом и капиталом,  - лишь после этого становится возможным и необходимым  их собственно количественный анализ и мы вновь входим в область экономикс, закон спроса - предложения вступает в свои права, весь мыслительный аппарат  экономикс  обретает содержание и объект исследования и тем самым становится плодотворным, а его использование - целесообразным...

     На этом  мы  останавливаемся  ибо дальнейшая диалектика экономических отношений и соответствующего процесса познания вводит нас  в  круг  уже сугубо социальных, чисто общественных отношений, которые утрачивают непосредственный экономический характер, а потому относятся к ведению уже сугубо социальных  наук  (социологии,  юриспруденции и др.),  т.е.  при дальнейшем движении мы выходим за рамки как экономикс, так, равно и политэкономии.

 

  Итак, вот в чем состоит различие между политической экономией и экономикс.  Линия действительного экономического развития,  в которой  количественный  рост  периодически  сменяется качественными превращениями и преобразованиями, соответствует линии развития познания, в которой экономикс рано или поздно наталкивается на такие вопросы,  на которые оказывается не в состоянии ответить и потому  появляется  потребность  качественно иного подхода, иной науки, именно, политической экономии, - и наоборот.  Никакой количественный анализ никогда не сможет показать нам каким  образом материальные процессы производства - потребления превращаются или приводят к возникновению социального  явления  обмена?;  или каким  образом  в  результате обмена продуктов,  которые производятся и потребляются,  появляются деньги - нечто такое, что уже не производится и не потребляется в обычном смысле этих слов?; или каким образом товарно-денежные отношения порождают капитал, в результате чего, в свою очередь, трансформируются вообще все общественные отношения, преобразуется вся жизнь общества? Каким образом материальные факты превращаются в социальные  отношения?  Как растет общество, и какие тенденции осуществляются в процессе этого роста? В чем смысл общественного развития? и т.п. - таков,  примерно, круг проблем, начиная от простейших и кончая самыми глобальными,  которые может и должна исследовать политическая экономия.

       Напротив, количественная сторона экономических отношений,  функционирование экономического механизма,  причинно-следственные связи с их эмпирической стороны - таков, естественно, объект исследования экономикс.

      Следовательно, объект исследования в обоих случаях - один и  тот  же: именно,  материальная жизнь общества. Поэтому политэкономия и экономикс в своем развитии соприкасаются, пересекаются и перекрываются. Более того,  политическая экономия ни в одном пункте не освобождается вполне от количественного анализа,  а потому и от методов  и  средств  экономикс, равным  образом и эта последняя,  даже тогда,  когда переходит в чистую математику не может освободиться от качественной стороны объекта своего исследования и соответствующих представлений; поэтому экономикс и политэкономия бесконечно приближаются друг другу,  но при этом подходят  ко всем  проблемам  с  противоположных сторон,  движутся в противоположных направлениях и в этом движении могут расходиться настолько далеко,  что утрачивают не только возможность, но и, как это может быть ни печально, самую потребность взаимопонимания.

      Сами вопросы,  которые волнуют политическую экономию,  нередко просто не существуют для экономикс,  она их просто не замечает,  не видит, как нормальный человеческий глаз не видит ультрафиолетовых лучей. Но именно поэтому тогда, когда эти вопросы встают во весь рост и их уже нельзя не заметить - например, в отношениях между трудом и капиталом, - экономикс наталкивается на них,  как на глухую стену. Она не понимает что это такое,  с чем ей поневоле приходится иметь дело,  и как к  этому  подступиться.  Подступается  с  разных сторон - и неизменно терпит поражение. Впервые это почувствовал - не понял,  а именно почувствовал, - Бастиа в своих бесплодных попытках разрешить проблему труда и капитала. На протяжении всех своих "Гармоний..." он находится как бы в постоянном  недоумении: ему кажется совершенно очевидными правомерность, справедливость, естественность капиталистической прибыли,  всякие сомнения в  этом  ему представляются покушением на здравый смысл,  и тем не менее, сам он еще и еще раз обращается к этому вопросу,  строит многочисленные примеры  и аргументы в пользу своей точки зрения,  но сама их многочисленность выдает его внутреннее беспокойство.  Он как будто сам чувствует,  что все это не то и не то,  что его многочисленные доказательства убеждают лишь тех,  кто в них не нуждается, кто и так разделяет его точку зрения; что против настоящих оппонентов он бессилен.  И действительно,  бессилен. У Маркса, например, все его потуги вызывают лишь презрительную усмешку.   Далее следует длинный ряд экономистов - от Сэя  до  Кларка  и  американских экономистов,  -  которые пытаются решить вопрос рассудочным путем, т.е. при помощи тех логических средств, которыми располагает обычный рассудок и естествознание. Вся эта попытка свелась к апологии закона спроса - предложения, а труд и капитал в результате оказались низведенными до положения простых товаров,  т.е. сам вопрос тем самым как бы перестал существовать.  Наконец,  "Теория благосостояния" Пигу  выносит проблему труда и капитала на третий уровень, на котором вся ее теоретическая сторона действительно больше не существует и весь центр  тяжести перенесен на обсуждение практических задач. Здоровый прагматизм окончательно вытеснил несостоятельную и бессильную теорию.  Чуть ли не столетие  экономисты бились над разрешением этого "проклятого" вопроса и вот им наконец удалось  его  упразднить,  замаскировать,  завалить  ворохом частных проблем, короче говоря, НЕ ЗАМЕТИТЬ. И в этом состоял весь прогресс экономикс в этой области!

      С другой стороны,  труд и капитал всегда были источником всех  интеллектуальных противоречий,    полного  теоретического взаимоНЕпонимания. Экономикс нельзя критиковать в сфере тех задач,  которые она более  или менее удовлетворительно решает.  Но   там,   где  она обнаруживает свою слабость и несостоятельность,  где кончается ее теоретическое  влияние и она перестает быть наукой, начинается обширное поле деятельности для всякого рода научной,  около научной  и  совсем  ненаучной  оппозиции. Именно отсюда атакует капитализм Маркс, именно отсюда его будут атаковать все будущие "возмутители порядка" под какими бы  флагами  они  не выступали. Это ничего, что сегодня экономикс почти заполнила почти все ниши экономического мышления.  Какое-нибудь потрясение,  случайное или неизбежное, -  и иллюзия обрушится:  вся экономикс со всем ее аналитическим аппаратом, со всеми ее формулами окажется лишь частным мнением, на которое  не только никто не будет ссылаться,  но на которое даже не сочтут нужным обращать внимание.  Правда, для этого нужно значительное потрясение, но    если речь идет о странах и обществах,  вступивших на путь капиталистического развития недавно и  мало  преуспевших  в  этом

направлении, то  здесь и не нужно никакой встряски, здесь количественные связи еще просто не установились,  соответствующие отношения и механизмы не работают, а то и вообще не существуют. В этих смутных условиях для того,  чтобы  что-то  сделать,   абсолютно  необходимо  ясное понимание ПРИРОДЫ  общественных и экономических отношений - то именно, чем занимается политэкономия,  - и нет науки более бесполезной,   чем экономикс, хотя,   конечно,  и в этих условиях ее лучше знать,  чем не

знать. Но  тот факт,  что в этих условиях экономикс не имеет  никакого веса и авторитета,  что она позволяет решать в лучшем случае лишь, так сказать, узкотехническую сторону экономических проблем, но ровным счетом ничего не дает для решения и понимания их политического,  социального, нравственного,  наконец, философского аспектов - этот факт говорит о возможности и необходимости иной науки,  иного подхода к анализу экономических явлений.  ВзаимоНЕпониманию должен быть положен  предел, противоборствующие общественные силы должны, наконец, найти общий язык и таким языком должна и может стать ПОЛИТЭКОНОМИЯ...

 

    Другой пример,  показывающий отношение между политэкономией и  экономикс доставляет нам соотношение двух разделов последней:  макро- и микроэкономики.  Микроэкономика, как известно, изучает экономическое поведение  отдельных  участников  экономической  деятельности  (субъектов и фирм), макроэкономика - экономику общества в целом.  Такое  подразделение, в общем,  вполне естественно,  но если посмотрим на него чуть-чуть критически, то вся естественность разом разрушается. Какая, собственно, связь, между микро- и макроэкономикой? Связь, с точки зрения экономикс, самая простая:  экономика в целом есть некий агрегат отдельных экономических единиц, в самом простом случае и чаще всего - простая сумма этих единиц.  Однако общеизвестно,  что от частного никаким способом  нельзя перейти к общему: можно как угодно нагромождать отдельные экономические единицы,  простая количественная их комбинация никогда не даст адекватного представления  об экономике  в целом.  Речь идет не о возможности построить модель перехода от частных экономических явлений к  экономике в целом,  -  такая модель,  вполне удовлетворительная для любых практических целей всегда может быть построена,  - речь идет о самом  понятии такого перехода на качественном уровне.  Перейти от частного к общему - значит перейти не от меньшего к большему,  но  из  противоположности  в противоположность, этот переход неуловим и невыразим с рассудочной точки зрения.  Между частным и общим всегда есть разница, промежуток. Экономикс своим  анализом всегда может свести этот промежуток к бесконечно малому, но не преодолеть его, более того, он вообще перестает интересовать ее,  как только сокращается до известных пределов.  Но то,  что он всегда существует, т.е. то, что между микро- и макроэкономикой действительно  нет  никакой  рациональной  связи,  доказывает и сама экономикс просто тем,  что микроэкономику можно с успехом изучать не имея  ясного представления о макроэкономике,  и наоборот,  - это две вполне изолированные сферы познания, несмотря на то, что они нередко излагаются в одном учебнике  и  в каждой из них иногда ссылаются на другую.  Но как раз именно это бесконечно малое пространство, эта грань между микро- и макро- становится сферой деятельности политэкономии,  именно здесь завязывается узел интересующих ее проблем.  Причем, углубляясь в эти проблемы, политэкономия, в свою очередь, сводит экономикс, количественный анализ, до бесконечно малой паузы в рамках диалектического анализа качественных преобразований.  То есть один и тот же объект исследования может поочередно  поглощаться  то  экономикс,  то  политэкономией,  и   выражаться средствами то той, то другой науки.

 

     Итак, политэкономия и экономикс - это  два способа мышления, две формы познания. В своих крайних точках они обе одинаково бессодержательны, никого не способны удовлетворить и никому не нужны.  Реальное понимание и познание - это всегда нечто среднее, но и не золотая середина, а противоречие,  беспокойство,  скольжение в ту или другую сторону.  С  этой точки  зрения  экономикс и политэкономия представляют собой скорее направления мышления,  чем какое-то  конкретное  содержание.  Противоречие этих направлений  есть поэтому не результат каких-то субъективных недоразумений,  но отражение объективной  противоречивости  самих  экономических явлений, экономической эволюции, противоречивости познания. Поэтому оно (это противоречие) никогда не  может  быть  вполне  исчерпано, разрешено, приведено к какому-то общему знаменателю. Напротив, оно есть внутренний импульс,  генерирующий самодвижение и саморазвитие познания. Единственное, что здесь требуется от исследователя, так это понять возможность и необходимость противоположной точки зрения, не впадать в самообман  и не доводить в пылу полемики указанное противоречие до размеров абсурда, т.е. до той стадии, когда оно действительно вырождается во всего  лишь субъективное недоразумение и становится препятствием развитию науки...

 

  Вероятно, не лишним будет коснуться истории вопроса.

  Для первых классических направлений политической экономии  (меркантилизм,   физиократы,   английская   политическая   экономия)  характерно отсутствие какой бы то ни было дифференциации между качественным и  количественным анализом или, в лучшем случае, она лишь едва намечается: так, например,  Курно и Госсен заложили  первые  основы  количественного анализа экономических явлений. В остальном же различные школы политэкономов различались между собой  глубиной,  политической  направленностью своих выводов, широтой кругозора и т.д., но не методом своих исследований.  Разницы между политэкономией и экономикс не существовало, подобно

тому,  как  у древних греков не существовало разницы между философией и естествознанием;  не существовало, собственно даже самого термина "экономикс" (последний,  как известно, значительно позже введен Маршаллом).

      Признаки глубокого  методологического  раскола  мы впервые обнаруживаем сопоставляя работы Маркса,  с одной стороны, и Дж.Ст.Милля, - с другой. Здесь  речь  идет  уже  не о межпартийных трениях и классовых симпатиях этих авторов,  - этого рода различия между ними слишком очевидны, чтобы стоило на них останавливаться,  - речь идет о различии между двумя формами мышления и познания.  Причем различие это сразу же обретает  почти гротескные формы.  Коренная,  по мнению Маркса,  проблема всей экономической науки,  - проблема стоимости, - с точки зрения Милля оказывается наименее  интересной  и  заслуживающей внимания.  И Милля нельзя в этом случае упрекнуть в близорукости даже  если  иметь  в  виду  вспыхнувший вскоре после  появления  его  "Основ политэкономии..." острый интерес к проблеме стоимости в связи с появлением теории  предельной  полезности. Если мы обратим внимание на тот очевидный факт,  что все философствования того же Бем-Баверка как-то выпали из всей последующей истории  экономической  науки и сегодня о них мало кто вспоминает;  что все премудрости как трудовой теории стоимости,  так и  теории  предельной  полезности, вся  полемика между ними были сведены Маршаллом в высшей степени поверхностный (но вполне приемлемый для прикладных целей,  т.е.   целей экономикс) пример  с ножницами (полезность и трудовые затраты,  говорит Маршалл, одинаково определяют стоимость подобно тому, как лезвия ножниц одинаково стригут лист бумаги); если мы вспомним,  далее, что экономикс в лице Парето дошла, наконец, до того, что объявила сам вопрос о стоимости результатом   недоразумения,  - одним словом,  если мы заметим,  что проблема стоимости в экономикс в конце концов  действительно  перестала существовать и   свелась к нескольким тривиальным положениям,  то тогда нельзя не признать, что за пренебрежительным отношением к ней со стороны Милля   стоит  нечто большее,  чем его легкомыслие или близорукость.

 

Стоимость как нечто такое,  что нигде и никогда не  проявляется  непосредственно, как  некая сущность,  скрытая за явлением цены, - нельзя не признать, что такое понятие о стоимости наиболее чуждо экономикс, самому духу этой науки. И Милль был первый, кто осознал или, скорее, почувствовал это. Появление теории предельной полезности со всем ее метафизическим багажом не было отклонением от заданного Миллем направления. Во-первых, весь этот багаж при ближайшем рассмотрении оказывается на девяносто процентов  чистейшей схоластикой (это,  конечно,  требует доказательств и, поскольку они не могут быть здесь даны, читатель имеет право не соглашаться с автором),  во-вторых, главное положительное достижение теории предельной полезности - представление о возможности количественного соизмерения и оценки полезностей - наоборот, придало подходу Милля завершенные формы.  Именно это завершение и  окончательное  становление экономикс, как    науки  отличной от политической экономии мы находим у Маршалла. Никаких  "субстанций",  "потусторонних"  сущностей,   никаких "стоимостей" в смысле Маркса,  никакой диалектики и философии,  никакой "метафизики", к  которой естествознание всегда относилось  неприязненно; экономикс исследует материальные,  лишенные всякой таинственности, поддающиеся количественному анализу процессы производства и потребления, а все понятие о стоимости сводится к понятию о цене как простом количественном соотношении спроса и предложения. Как объект, так и метод исследования обретают естественнонаучный и именно поэтому вполне законченный характер. С  этого момента,  т.е.  со времен Маршалла,  экономикс бурно развивается, но дух и сущность этой науки остаются неизменными.

      Иная и  менее счастливая судьба постигла политическую экономию.  Подлинным отцом - основателем этой науки является Маркс,  несмотря на  то, что сам  термин  "политическая  экономия" появился задолго до него.  То обстоятельство, что  все  конкретные выводы,  к которым приходит Маркс, как правило, крайне тенденциозны и к тому же  ошибочны,  надолго  отбило интерес к этой науке как со стороны дилетантов, так, позже, и со стороны профессионалов.  Это особенно чувствуется в наше время.  Но это лишь одна  и наиболее поверхностная причина того,  что политическая экономия находится сегодня фактически в тупике.

    Другая причина состоит в самом методе,  характере этой науки. Политическая экономия берет свое начало в философии, именно, диалектике Гегеля и в этом качестве она не естественнонаучна,  а если угодно, то и анти-естественнонаучна. Ее подход к явлениям, сам метод мышления противоположны естественнонаучным и потому она оказывается в состоянии  борьбы не  только  с экономикс,  но самим духом естествознания – преобладающим духом нашего и всего последнего времени...

 

 

 

 4.ОБЩИЙ ВЗГЛЯД НА ПРЕДМЕТ

 

 

  Нам осталось  продемонстрировать  на деле смысл сформулированных выше положений. Ниже мы даем схему, - подчеркиваю, лишь схему, - которая иллюстрирует все вышесказанное.

   Вопреки советам  Маркса  мы  начинаем не с исторически определенного способа производства, но с «надисторической» и «внеисторической» абстракции. Но  в  отличие  от  классиков экономики мы берем в качестве основы всего не "экономического человека", но человека вообще. СУБЪЕКТ как таковой  - вот с чего мы намерены начать.

 

 

   1. Первое, что мы утверждаем: СУБЪЕКТ МАТЕРИАЛЕН. Но что значит "материален"? Это означает,  в частности, то, что субъект конечен, ограничен в пространстве и во времени. Отсюда следует, что вне субъекта и помимо него существует НЕЧТО.  Что есть это нечто?  Очевидно  не-субъект, т.е. ОБЪЕКТ.  Таким образом,  из того, что субъект материален, следует, что вместе с субъектом нам дан и объект.

   Итак, мы имеем две силы, или две сущности: субъект и объект, человек и вещь.  Как субъект,  так и объект конечны,  ограничивают друг  друга, следовательно, оба материальны, следовательно, в этом отношении - отношении материальности - тождественны друг другу. Но, ограничивая друг друга, они  тем самым исключают друг друга,  т.е.  выступают как противоположности.  Их граница,  т.е.  их материальность соединяет и разделяет  их. Следовательно,  материальность  субъекта и объекта мыслима только как их тождество и противоположность.  Субъект и объект,  следовательно,  тождественны и противоположны друг другу.

   Тождество и противоположность субъекта и объекта проявляются  эмпирически как ПРИТЯЖЕНИЕ и ОТТАЛКИВАНИЕ (см. рис.1). Для нас сейчас безразлично какими материальными процессами обусловлено в том или ином случае притяжение или отталкивание, возникающие между субъектом и вещью, - это может быть потребность в вещи или, наоборот, отвращение к ней или вообще все,  что угодно,  - важно лишь то, что в первом случае имеется тенденция к установлению некоего единства между субъектом и  вещью,  в  то время как во втором субъект избегает какой-либо связи с вещью, отбрасывает ее и т.п.

   2.Притяжение и отталкивание,  особенно если их  понимать  буквально, т.е.  как физическое притяжение и отталкивание, можно встретить везде и всюду,  как в живой, так и в неживой природе. Поэтому эти отношения так же  еще мало интересуют политэкономию,  как и чисто физические явления. Но субъект,  т.е.  человек разумный, вносит в эти отношения нечто свое, сугубо специфическое.

   Вещь может удовлетворять ту или иную потребность,  но,  допустим,  в данный момент эта потребность отсутствует.  Поэтому физическое свойство вещи,  состоящее в том,  что она способна удовлетворить какую либо потребность в данном случае не существует,  не проявляется физически,  подобно тому,  как вещь не обладает цветом до тех пор,  пока не освещена.

   Но хотя отношение притяжения в данном случае не существует эмпирически, как реальный факт,  оно существует ИДЕАЛЬНО, в голове субъекта, который ЗНАЕТ,  что вещь может удовлетворить такую-то его потребность.  Поэтому он пытается установить свою власть над вещью, удержать ее, но это отношение,  с другой стороны,  не переходит в процесс потребления,  ибо непосредственная потребность в ней, как сказано, отсутствует. Вещь, таким образом "притягивается" субъектом,  но не потребляется, "отталкивается" им,  но при этом не утрачивается.  Мы, следовательно, имеем перед собой новое отношение,  в котором притяжение  и  отталкивание,  так  сказать, уравновешивают друг друга, - это отношение есть ВЛАДЕНИЕ.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                                             Рис 1

                             (для просмотра рекомендуется Internet Explorer)

 

 

   Таким образом,  если в основе притяжения и отталкивания лежат сугубо физиологические причины,  - потребность в вещи или отвращение к ней,  - то владение содержит в себе так же интеллектуальный,  идеальный момент. В основе владения так же лежит физиология, но владение есть СВЯЗЬ человека и вещи при отсутствии всякой физической или физиологической связи. Следовательно,  это  уже  не физическая и не физиологическая и вообще не материальная, но ИДЕАЛЬНАЯ связь. Причем владение имеет место не тогда, когда непосредственно отсутствуют притяжение и отталкивание,  но именно потому, что они отсутствуют. То есть владение имеет место ВОПРЕКИ материальному отношению между субъектом и объектом. Предмет удерживают возле себя ВОПРЕКИ отсутствию потребности в нем,  его отталкивают от  себя ВОПРЕКИ отсутствию отвращения к нему.  Следовательно, в отношении владения проявляется уже не материальная,  вернее не только материальная, но и идеальная, интеллектуальная связь между человеком и вещью. Правильнее сказать материальная основа этого отношения (притяжение и отталкивание) перестает быть  эмпирическим фактом,  идеализируется,  становится чисто внутренним,  идеальным содержанием отношения; его внешняя, материальная форма, состоит в том, что субъект контролирует определенными материальными средствами материальное бытие вещи.  Таким образом,  владение есть первая идеальная и потому экономическая форма отношения между человеком и вещью.

   3. Этот контроль (владение), осуществляемый субъектом над бытием вещи состоит лишь в том, что вещь не утрачивается. Такое состояние сохраняется  до  тех пор,  пока материальная основа владения (притяжение или отталкивание) существует лишь идеально,  в возможности.  Но сам процесс жизнедеятельности  индивида  превращает  эту возможность в действительность: потребности рано или поздно пробуждаются, а вещь рано или поздно утрачивается.

     Но вещь уже не существует просто как  вещь,  в  которой  испытывается потребность;  это вещь,  которой ВЛАДЕЮТ. Это отношение, будучи идеальным,  - и именно потому что оно идеально,  - не исчезает  тогда,  когда вещь утрачивается,  т.е. перестает существовать материально. Если между человеком и вещью существуют только материальные отношения, то если вещи нет,  то ЕЕ НЕТ. Но если эти отношения не исчерпываются материальной стороной, если вещь существует еще и идеально, как предмет, которым ВЛАДЕЮТ (или владели),  то если вещи нет,  она ДОЛЖНА БЫТЬ. Субъект в этом случае не просто контролирует уже существующую вещь,  он ее вызывает из небытия,  ПРОИЗВОДИТ. Таким образом, идеальная сторона отношения владения,  -  отталкивание,  -  превращается в материальный процесс - ПРОИЗВОДСТВО.

    Соответственно, поскольку  вещь уже есть и ей реально владеют,  идеальный момент владения - притяжение, - превращается в материальный процесс  ПОТРЕБЛЕНИЯ.  Спрашивается,  чем же потребление субъекта в данном случае отличается от потребления животного?  В качестве ответа на  этот вопрос мы сошлемся на ту общеизвестную истину,  что разум  видоизменяет все стороны человеческой жизнедеятельности, включая и процесс потребления. В чем конкретно это выражается - предлагаем читателю самостоятельно подумать над этим.

   4. Таким  образом,  вещь  теперь существует для субъекта как предмет, который он  производит и потребляет.  Предположим,  что эти процессы на какой-то миг приостановились,  скажем, вещь уже произведена, но потребность в ней еще не возникла.  Она, таким образом, материально существует, но какая-либо материальная связь между нею и субъектом отсутствует. Как  ТЕПЕРЬ  она существует для субъекта?  Что она есть для него в этом случае?

   Во-первых, она может удовлетворить ту или иную потребность человека, но это ее свойство в данном случае весьма своеобразно. Можно испытывать чувство голода,  но можно испытывать потребность в конкретном продукте. В  последнем  случае  удовлетворение потребности связывается с каким-то определенным продуктом. Для животного эта связь случайная, оно удовлетворяет свои потребности как только и чем только это возможно  в  данный момент.  Для человека эта связь получает устойчивый характер: он нуждается именно в ЭТОЙ вещи,  он ее произвел специально с целью дальнейшего потребления, он придал ей именно такие свойства, которые находит наиболее полезными для себя и т.д.  Следовательно,  вещь  существует  уже  не просто как предмет потребления, ее материальное бытие ОПРЕДЕЛЯЕТСЯ потребностями субъекта,  который ее произвел, она, следовательно, ВЫРАЖАЕТ определенные  потребности,  является их материализацией.  Иначе говоря, она есть объективное существование субъективных потребностей.

   Но, с другой стороны, эта же вещь есть плод труда человека. Следовательно, в этом своем качестве она заключает в себе  определенное  количество его умственных,  физических усилий; заключает в себе, в каком-то смысле часть самого человека. Она, следовательно, субъективна, насквозь пропитана субъективностью.  Если вещь как предмет владения  просто  существует объективно рядом с субъектом, то теперь и как продукт труда, и как предмет потребления она есть объективное выражение  субъективности. Между нею и субъектом существует уже более глубокая связь: субъект объективирует себя посредством вещи,  но в результате  этого  же  процесса вещь субъективируется.  Идеальная связь между субъектом и вещью существует теперь уже не только в голове субъекта, но и объективно. Это отношение между субъектом и вещью есть СТОИМОСТЬ.

   5.Двойственный характер  стоимости определяет характер ее материального бытия. Прежде всего это отношение уже не может быть статично, противоположности в нем не отделены механически друг от друга, как это было в самом начале (субъект и вещь), но существуют посредством друг друга, воспроизводят друг друга. Стоимость поэтому есть ПРОЦЕСС. Поскольку стоимость есть объективное выражение субъективности, постольку она становится формой жизнедеятельности субъекта,  одной из  форм,  в  которой последний осуществляет себя. В качестве такого процесса стоимость превращается в накопление.

   Но вещь  как стоимость существует двояко:  как предмет потребления и как предмет производства.  Поэтому  стоимость  как  процесс  накопления распадается на экстенсивное накопление, в результате которого вещь производится, но не потребляется, и интенсивное накопление, в котором вещь потребляется,  но не производится.  В первом случае накапливается труд, но поскольку потребление не является в данном случае целью,  то и  труд принимает здесь весьма своеобразные формы.  Это не труд,  затрачиваемый на производство какого-либо полезного предмета, это труд, целью которого является сама затрата.  Субъект не затрачивает труд, чтоб произвести полезный предмет,  он скорее затрачивает усилия,  чтоб непотребить  его (этот предмет). Это - самоистязания, которым подвергает себя скупой рыцарь, а само это занятие есть собирание сокровищ. Напротив, интенсивное накопление предполагает, что усилия затрачиваются не на то, чтоб произвести предмет,  а, скорее, на то, чтоб его не произвести. Здесь "накапливается",  собственно, праздность, потребление как таковое, становится самоцелью.

   Следует отметить,  что в обоих случаях накопления физического  количества продукта может и не происходить: там и там оно не является необходимым.  В обоих случаях перед нами определенный способ  жизнедеятельности индивида,  который не определяется и не связывается с конкретными вещами и их количеством. Скупой рыцарь есть скупой рыцарь и тогда, когда обладает  подвалами,  набитыми  золотом,  и  тогда,  когда имеет одну-единственную монету в дырявом кармане.  Аналогичным образом и в случае  с  интенсивным накоплением:  степень удовлетворения потребности не зависит от  количества  потребляемого  продукта.  Скромная  пища  может доставить большее наслаждение, чем все яства и лакомства земные.

   6.Но в том случае, когда предмет накапливается И как продукт труда И как продукт потребления, - в этом случае, очевидно, его количество, вообще его физическое бытие выступает на  первый  план.  Продукта  должно быть  произведено как можно больше,  с тем,  чтоб удовлетворить потребность в нем как можно полнее.  В процессе интенсивного и  экстенсивного накопления мы имели тот или иной способ жизнедеятельности как самоцель, здесь самоцелью становится продукт. Продукт производят, чтоб потребить, потребляют  для  того,  чтоб вновь стал возможным процесс производства. Причем производство продукта должно  увеличиваться,  производительность труда  возрастать.  Замкнутый в себе процесс производства и потребления есть НАТУРАЛЬНОЕ ХОЗЯЙСТВО,  а продукт, как цель и результат этого процесса - СОБСТВЕННОСТЬ.

   7.Итак, собственность не есть просто такая-то вещь,  но вещь, произведенная  данным  субъектом и потребляемая им.  Собственность немыслима помимо и вне этого замкнутого в себе цикла производства и  потребления. Поэтому  сама вещь,  что важно понять,  является не собственностью,  но лишь МОМЕНТОМ собственности, существующим в то мгновение, когда процесс производства уже завершен,  а процесс потребления еще не начался. В ЭТО мгновение собственность существует как конкретная вещь, но в общем случае она есть ПРОЦЕСС производства - потребления.

   В процессе  производства  участвуют  две силы или два фактора:  это, во-первых,  производящий субъект,  во-вторых, орудия труда или, в общем случае, средства  производства.  В  самом  простейшем случае в качестве орудия труда выступает собственное тело человека,  прежде всего его руки. В дальнейшем орудия труда материализуются, отделяются от человека и становятся вещами, существующими независимо от него. Далее этот процесс продолжается  и средства производства отделяются от труда не только материально,  объективно, но и СУБЪЕКТИВНО; они становятся собственностью ДРУГОГО субъекта,  ЧУЖОЙ собственностью.  (Понять необходимость и механизм этого процесса - одна из труднейших и интереснейших задач  политэкономии, но мы не можем на этом сейчас останавливаться.) Таким образом, отношение собственности распадается на отношение между двумя  собственниками:  собственником  ТРУДА  и собственником СРЕДСТВ ПРОИЗВОДСТВА.  С этого момента мы вступаем в сферу ЧАСТНОСОБСТВЕННИЧЕСКИХ  отношений,  а сам  процесс  производства  и  потребления становится ОБЩЕСТВЕННЫМ процессом не только в силу технической необходимости,  не только  по  тому внешнему признаку,  что в нем принимают участие МНОГО индивидов, но так же и по своей ЭКОНОМИЧЕСКОЙ сущности.

     Здесь мы должны сделать следующее замечание.  До сих пор мы, говоря о субъекте и объекте,  не особенно акцентировали внимание на том  ЧТО  мы разумеем под "субъектом":  отдельный ли это индивид или же общество индивидов? Правда,  молча мы подразумевали, что речь идет об отдельном индивиде, но сейчас мы должны уточнить, что до сих пор, т.е. до того, как мы подошли к капиталистическому способу производства для нас было  безразлично что  понимать под субъектом ибо между индивидуальным и общественным производством не существовало никакой  ПРИНЦИПИАЛЬНОЙ,  т.е. теоретической (не практической!)  разницы.  В самом деле, если мы взглянем на докапиталистические способы производства,  то мы увидим, что общественное производство   представляет собой там простую механическую сумму индивидуальных хозяйств. Так, например экономика феодального государства есть просто   механическая  совокупность отдельных феодальных княжеств, ведущих в основе своей натуральное хозяйство.  Потому-то феодальные государства так  легко распадались и создавались вновь.  Равным образом и производство, основанное на рабском труде, нисколько не меняло своей сущности от   того, использовался ли в производстве труд одного раба или же многих тысяч рабов. Вернее сказать разница была лишь чисто количественной. Конечно,    и в феодальной экономике и в экономике, основанной на рабском труде, существовали и обмен,  и рынок,  и деньги,  и  разделение труда и прочие общественные связи,  носящие экономический характер,  но все эти связи возникали и разрушались спорадически,  не шли далее определенного предела   и не затрагивали самой основы существующего способа производства и производственных отношений. И только лишь при капитализме само производство основывается на разделении, дифференциации функций собственности и именно поэтому оказывается подлинно  общественным  процессом. С   другой стороны и общество получает тем самым экономическую, т.е. надежную материальную базу для своего существования.      

     Сказанное позволяет нам многое понять,  например,  то, какая глубокая разница, вопреки мнению Маркса и марксистов,  лежит между  капиталистической и докапиталистической формациями. Из сказанного следует, что общественные связи,  например при феодализме, поскольку не вытекали с необходимостью из самого производственного процесса,  постольку неизбежно получали чисто субъективный, произвольный, "искусственный", как говорили старые экономисты, характер. Именно такой характер носила, например, зависимость крестьянина от феодала:  крестьянин  в  своем  производстве нисколько  не нуждался в "услугах" феодала,  необходимость отрабатывать барщину или платить оброк была "искусственной", навязанной извне необходимостью.   Все   феодальное   общество   могло  существовать  только посредством субъективного насилия и именно  это  обстоятельство  делало его  непрочным,  преходящим.  Соответственно  и все классовые отношения сводились к отношениям господства - подчинения.  Капитализм в корне меняет дело.  Труд и средства производства безусловно необходимы друг для друга в производственном процессе.  Следовательно, собственники  средств производства  и труда связываются между собой связью совсем иной природы, чем это было при феодализме. Процесс производства обретает подлинно общественный характер и соответственно трансформируется структура и характер всех общественных  отношений;  именно:  они  принимают  характер естественно  вытекающих из производства,  из материальной жизни индивидов. Это и имели в виду экономисты прошлого века, когда называли законы капитализма  "естественными" в отличие от законов феодализма или рабовладельческого общества...  Однако мы не можем далее останавливаться  на этом вопросе, поскольку он далеко выходит за рамки настоящей статьи.

  Другое обстоятельство, на которое мы должны обратить внимание читателя состоит в следующем. Мы видели выше, что Маркс придавал большое значение тому,  что должно прежде всего  исследовать: общественное  производство  или же изолированное производство отдельного индивида.  Теперь мы видим,  что этого вопроса в действительности не существует.  Не  существует ни индивидуального,  ни общественного производства, существует одновременное и взаимосвязанное становление как того,  так и другого. В начале этого становления как индивидуальное,  так и общественное производство  по  своей  экономической  сущности  непосредственно  совпадают (именно поэтому безразлично с чего начинать) и лишь затем, по мере проникновения в экономическую ткань общества разделения труда и  собственности формируются все индивидуальные, классовые, общественные различия. Таким образом,  задача не в том с чего начать:  с "индивидуального" или "общественного",  но в том,  чтоб показать, как в процессе экономической эволюции осуществляется то и другое, и различие между тем  и  другим.  К сожалению,  и на этом вопросе мы не можем останавливаться более подробно.

   8. Процесс  производства  -  потребления,  в котором труд и средства производства,  производство и потребление материально и социально (т.е. субъективно и объективно) отделены друг от друга и выступают в качестве относительно независящих друг от друга сил, есть КАПИТАЛ.

   9.Результатом функционирования  капитала выступает общественный продукт. Этот последний, естественно, столь же противоречив, как и процесс его  породивший.  Но в данном случае эта противоречивость уже не нуждается в том,  чтоб на нее специально указывали и доказывали ее  актуальность, ибо она достигла той формы существования или, если можно так выразиться, степени осуществления, когда становится эмпирическим, общеизвестным фактом.  Противоречивость эта состоит в том, что продукт в процессе распределения должен распасться на две доли:  долю труда  и  долю

капитала;  он  должен быть разделен между двумя общественными классами, между трудом и капиталом.  Процесс,  в результате которого устанавливается пропорция, в которой происходит этот раздел есть социальное противоречие между указанными классами, - есть КЛАССОВАЯ БОРЬБА.

   10.Но каков  характер  этой борьбы?  Как вообще можно разделить продукт? Существует много способов.  Можно, например, физически уничтожить того, с кем необходимо его делить и тем самым задача получает предельно простое  и  ясное решение в силу того,  что отпадает сама необходимость раздела.  Но необходимо иметь в виду, что мы в данном случае имеем дело не с каким-либо единичным актом раздела какого-либо имущества, - в этом случае,  действительно, раздел может произойти как угодно в зависимости от намерений, прихотей, степени добросовестности его участников, - но с ОБЩЕСТВЕННЫМ процессом производства – потребления. Следовательно, распределение НЕ ДОЛЖНО ПРЕРЫВАТЬ указанный процесс, напротив, должно ВОСПРОИЗВОДИТЬ его,  следовательно, происходить в ЕГО РАМКАХ и на ЕГО ОСНОВЕ.  Но  если в результате раздела общественного продукта или по поводу этого раздела один из агентов процесса производства перестает существовать,  то сам этот процесс далее,  очевидно, уже не может продолжаться. Следовательно,  предположенный нами наиболее радикальный способ решения поставленной задачи никуда не годится.

   Другой возможный способ распределения состоит в том, что один из общественных классов тем или иным способом получает власть над  всем  общественным продуктом,  получает последний в полное свое распоряжение и, затем, руководствуясь теми или иными соображениями, - но всегда по своему произволу,  - выделяет другим классам их доли. Здесь уже не существует непосредственной  межклассовой  войны,  но  один  из  общественных классов  господствует над другими.  Этот способ распределения, хотя и не столь радикален,  как предыдущий,  но по сути столь же неудовлетворителен.  Процесс  производства наиболее эффективно протекает тогда,  когда все его агенты реализуют в нем весь свой как внешний,  так и внутренний потенциал.  В том же случае,  когда один из агентов утрачивает свою относительную независимость,  оказывается в подавленном состоянии  и  его внутренний потенциал тем самым исключается из процесса производства,  - в этом случае на последний накладывается определенный предел, далее  которого  он  развиваться не сможет.  Исторически этот предел может находиться в самой отдаленной перспективе, но рано или поздно он даст о себе знать,  будет достигнут.  Следовательно,  и в этом случае существует противоречие между распределением общественного продукта и  его  производством; следовательно, рано или поздно само производство столкнется с необходимостью упразднения каких-либо классовых неравенств и установления гражданского равенства между членами и классами общества. Идея гражданского равенства означает не  бесклассовое  общество,  но то, что все классы общества имеют равное ПРАВО на общественный продукт. Какова количественно доля того или иного класса - это зависит от исхода классовой борьбы,  но классы должны быть РАВНЫ в этой борьбе. Иначе говоря,  каждый класс,  и каждый отдельный индивид, не просто материально обладают тем или иным количеством вещей,  но другими классами и индивидами,  т. е. обществом признается ПРАВО собственности данного класса или индивида на эти вещи.  Равенство, следовательно, заключается в том, что все классы и индивиды выступают друг для друга и по  отношению  друг  к другу  на  общественной  арене как СОБСТВЕННИКИ.  В ЭТОМ они все равны. Борьба,  разгорающаяся в ходе распределения общественного  продукта  не должна, следовательно, нарушать это равенство, т.е. прав собственности; классовая борьба в целом должна протекать В РАМКАХ этого ограничения  и тем самым получает ПРАВОВОЙ характер. Таким образом, мы выходим за пределы ЭКОНОМИЧЕСКИХ отношений и вступаем в сферу ПРАВА.  На этом мы  завершаем анализ экономических отношений.

 

   Взглянем еще раз на основные этапы становления экономических отношений.

   В самом начале (субъект и объект) мы не имеем, собственно, еще никаких  отношений,  но здесь обнаруживается внутренне тождество и различие субъекта и объекта и,  следовательно, противоречие, следовательно, ВОЗМОЖНОСТЬ отношения между ними.  Владение есть первая его форма. Она характеризуется тем,  что отношение между человеком  и  вещью  здесь  еще абсолютно субъективно:  вещь есть та же вещь какой она была до столкновения с субъектом,  со своей стороны,  субъект реально  еще  ничего  не предпринимает, чтоб присвоить ее; здесь, таким образом, еще нет никаких объективных процессов:  субъект лишь в сознании своем отмечает вещь как свою.

   В форме  стоимости вещь существует уже как продукт труда и потребления.  Здесь,  следовательно, чисто субъективное отношение между вещью  и человеком становиться ОБЪЕКТИВНЫМ ПРОЦЕССОМ производства - потребления. Поскольку этот процесс становится самоцелью  и  начинает  накапливаться (качественный  и  количественный  прогресс  производства и потребления) стоимость превращается в собственность, эмпирически существующую, с одной стороны,  как натуральное хозяйство,  с другой, - как продукт этого хозяйства. На этом этапе отношение между субъектом и объектом выступает как процесс активного преобразования человеком окружающей его среды.

   На некоторой стадии становления этого процесса начинается  дифференциация  собственности:  труд отделяется от средств производства.  В результате этого в отношении между субъектом и  объектом  происходят  существенные сдвиги: именно, объект отступает на задний план, оказывается лишь ПОСРЕДНИКОМ  отношения,  а  само  оно  становится отношением МЕЖДУ ЛЮДЬМИ. Но оно по-прежнему остается объективным,  заключенным в материальную оболочку, ибо единственной его основой является процесс  производства.  Труд  не  может  существовать вне и без средств производства, последние,  в свою очередь не имеют смысла пока к ним не приложен человеческий труд. Отношение между индивидами (собственниками, с одной стороны,  труда,  с другой - средств производства) предстает в этом случае как чисто техническая,  производственная,  необходимость.  Противоречия между ними, в свою очередь, существуют в форме непосредственного столкновения,  в котором интересы сторон безусловно исключают друг друга.  В сфере права,  напротив,  каждый индивид предстает перед  другим  прежде всего,  как его другое Я.  Их материальные отличия друг от друга, а так же противоположность их материальных интересов исчезают ибо основой интересов как того, так и другого является собственность. Но это единство интересов уже не эмпирический факт, но факт сознания. Эмпирически, т.е. материально,  индивиды исключают друг друга,  но каждый из них  СОЗНАЕТ себя РАВНЫМ другому,  а другого - РАВНЫМ себе. Тем самым материальные отношения уступают место человеческому общению. Отношение, которое в начале предстало перед нами как чисто субъективное содержание,  которое затем последовательно трансформировалось сначала в материальный  процесс, затем   в  материальную  вещь,  далее  в  отношение  между  людьми  при посредстве вещей, - отношение это становится, наконец, отношением между людьми, свободным от всяких вещей. Но тем самым оно само утрачивает вещественный характер, становится нематериальным. Оно есть ничто иное как ОБЩЕСТВЕННОЕ  СОЗНАНИЕ в самой первоначальной и потому наиболее простой его форме.  Вся экономическая деятельность индивидов предстает  с  этой точки зрения как процесс рождения общественного сознания, - того самого идеального содержания материальных отношений между субъектом  и  объективным миром, о котором мы говорили выше при обсуждении определения политэкономии. Экономическая деятельность начинается с того момента, когда в сугубо материальные процессы,  разворачивающиеся между субъектом и объектом  на  основе  физиологических  потребностей  и необходимости их удовлетворения,  привносится элемент сознания и сознательного отношения к объекту (владение);  экономические отношения завершаются,  когда этот идеальный элемент полностью отделяется от своей материальной оболочки и становится интеллектуальным отношением между людьми - общественным сознанием.  ПРАВО есть первый проблеск общественного сознания и,  одновременно,  последний  акт,  завершающий и венчающий экономическую деятельность индивидов.  Следовательно, в этом пункте завершается также и политэкономия.

 

  Выше мы кратко и схематично обрисовали лишь наиболее крупные, узловые звенья логической цепи экономического познания.  Каждое из этих звеньев само  заключает  в  себе цепь экономических категорий и соответствующих экономических явлений. Так понятие стоимости при ближайшем рассмотрении разворачивается в диалектику следующих категорий:  потребительная стоимость, трудовая стоимость,  обмен, деньги, кредит. Столь же сложным содержанием обладают  и другие категории.  Подробное исследование той или иной из них представляет собой уже относительно специальную и самостоятельную задачу и относится к ведению соответствующего раздела политэкономии.

 

 

 

 

ДОБАВЛЕНИЕ. Про диалектику

 

 

  Не помешает, я думаю, «под занавес» затронуть еще один, причем наиболее сложный вопрос. Речь идет о "всем известной" и  кому-то,  вероятно,  набившей оскомину, ДИАЛЕКТИКЕ. Поскольку мы обсуждаем в этой статье проблему начал науки,  постольку попытаемся показать суть диалектики применительно к этой именно проблеме.

 

   В теории, как и в практической деятельности, нельзя произвести нечто из ничего. Любая теория из чего-то рождается, имеет нечто в своей основе.  Тот интеллектуальный багаж, который сознательно или бессознательно делается основой теоретических исследований и есть, очевидно начало науки. Но коль скоро мы ставим вопрос о самом этом начале, то оно тем самым из начала исследования,  превращается в его объект; оно само должно быть понято,  обосновано, доказано и т.д., т.е. в его основе должны лежать  какие-то более глобальные положения,  какое-то другое начало.  Но это последнее так же должно стать объектом исследования и так далее  до бесконечности.  Предположим, например, что в качестве начала служит ряд положений:  A=A,  B=B, C=C, B не равно C и т.д. Поскольку предъявляется требование  обосновать эти положения,  то они могут быть сведены к ряду каких-то еще более общих положений:  D=D,  F=E и т.д. Но и относительно этой последней группы положений может быть предъявлено тоже требование, что и относительно первой:  она также должна быть обоснована.  И так до бесконечности. Поэтому рассудочное мышление, решая проблему начала, может идти следующими путями:

 

 1. Эта проблема вообще сознательно не ставится.  Исследователь в  этом случае  просто  руководствуется здравым смыслом,  которым его наградила природа,  практическим и интеллектуальным опытом, интуицией, наконец. В этом отношении он похож на спортсмена, который выполняет физическое упражнения используя данную ему природой силу и сноровку,  не мало не задумываясь над тем что при этом происходит в его организме и КАК он  выполняет упражнение. Конечно, такой способ исследования, т.е. полное игнорирование проблемы начала, может быть уместно только при исследовании частных прикладных проблем.

 2. Вопрос о начале ставится, но попытка решить его вырождается в "дурную бесконечность",  когда за данным  началом  обнаруживается  какое-то другое,  более общее начало,  за последним,  третье,  еще более общее и т.д.  до бесконечности.  Поиск начала вырождается в тавтологическую,  а потому заведомо бесплодную погоню за ним.

 3. Из  этой бесконечной погони можно выйти только одним путем:  просто произвольно прервать ее.  Так и поступают в абсолютном большинстве случаев.  Тогда  началом становится ряд определенных общих положений и при этом даются разъяснения что: либо эти положения не нуждаются в силу их, якобы, самоочевидности, в каком-либо дальнейшем обосновании; либо дальнейшее их обобщение по каким либо причинам оказывается невозможным. Либо,  в качестве подтверждения их правильности ссылаются на практику, на опыт.  Этот путь решения проблемы ничуть не более корректен, чем предыдущие, но он единственно плодотворен. Во всяком случае ИНАЧЕ решить эту проблему, - проблему начала, - рассудок НЕ МОЖЕТ.

   Не может потому, что любое начало, любое интеллектуальное содержание существует для рассудка и он его воспринимает как внешний материал,  от которого поэтому всегда можно абстрагироваться,  в котором можно  усомниться, потребовать обоснований, доказательств и т.д. И даже в том случае,  что бывает нередко,  когда эти требования выражают лишь упрямое и злонамеренное  нежелание  сдвинуться с места и признать хотя бы что ни будь в качестве незыблемого начала,  когда отрицание всех  основ  науки

превращается  в  самоцель,  -  даже в этом случае эти требования вполне правомерны,  хотя и абсолютно непродуктивны.  Рассудок может  выйти  за пределы  любого  интеллектуального содержания именно потому,  что изначально с ним никак не связан,  свободен от него. Следовательно, для того,  чтоб выйти из указанного тупика необходимо чтобы то, что требуется обосновать выражало собственную сущность рассудка, чтобы последний, таким образом,  выходя за пределы этого,  требующего обоснования содержания,  возвращался бы тем самым лишь к самому себе. Тем самым немедленно обнаружилось бы, что бесконечное движение вперед, бесконечная погоня за

началом всех начал есть ничто иное как бесконечное возвращение к одному и тому же. Следовательно поиск начала в этом случае превращается в требование САМОПОЗНАНИЯ, которое разум, - теперь уже разум, а не рассудок, - должен предъявить к самому себе. Начало науки есть ничто иное как сам мыслительный процесс, сущность этого процесса.

  Возьмем ряд положений А=А,  В=В и А не равно В.  Требуется обосновать истинность этих положений. В качестве таково обоснования пусть указывают на какой-то другой ряд положений более общего порядка:  С=С, Е=Е и Е не равно С. Но что нам мешает этот последний ряд точно так же поставить под сомнение,  как и предыдущий и потребовать  обоснования  его  истинности? Разумеется, ничего. Но откуда возникает такая возможность? Почему мы можем до бесконечности отрицать любые положения, предлагаемые нам в  качестве  последнего  основания науки и требовать обоснования самого этого основания?

  Что отрицалось в случае с первым рядом приведенных выше положений? Не А и не В. Отрицалось ОТНОШЕНИЕ равенства и неравенства между ними. Ни А ни В невозможно отрицать,  но если утверждается,  что А НЕ РАВНО В,  то вот здесь уже можно задать вопрос ПОЧЕМУ А не равно В и потребовать доказательств этого. Следовательно каждый раз подвергается сомнению именно отношения между членами А, В, С, Е и т.д. Но именно эти-то отношения остаются  неизменными  при  переходе  от любого ряда положений к любому другому более общего или частного характера.  Мы можем бесконечно переходить  в  поисках  основания  науки от одного ряда положений к другому именно потому,  что при этом переходе меняются лишь члены или  элементы рядов (А,  В,  С и т.д.),  в то время как ОТНОШЕНИЯ,  которыми они, эти элементы,  связаны, - а именно эти-то отношения и являются действительным объектом отрицания, - никак не затрагиваются в процессе и результате этих переходов.  Мы можем двигаться в бесконечность  именно  потому, что  это  движение  при ближайшем рассмотрении оказывается топтанием на месте.  Следовательно, чтоб прервать эти бесконечные и бесплодные блуждания  от одного основания к другому,  необходимо отбросить те или иные элементы, которые каждый раз предлагают в качестве очередного основания и рассмотреть то,  что единственно важно - ОТНОШЕНИЯ, которыми эти элементы связаны друг с другом;  в нашем примере это отношения РАВЕНСТВА и НЕРАВЕНСТВА.

  Вернемся к ряду положений: A=A, A не равно B и B=B. Возьмем первое из них A=A.  Если это положение претендует быть чем-то большим, чем просто пустым звуком,  то оно,  приравнивая A к самому себе,  ставит это A тем самым в некоторое ОТНОШЕНИЕ к самому себе, ПРОТИВОПОСТАВЛЯЕТ его самому себе.  A мыслится как не-A и только лишь в этом отличии его  от  самого себя получает реальный смысл его тождество с самим собой.  Следовательно, тождество A с самим собой содержит в себе отличие A от самого себя. Таким образом, из того, что A=A следует, что A НЕ РАВНО A. Это дикий вывод с точки зрения рассудка, но сколь бы диким он не показался, на практике, в жизни мы чуть ли не на каждом шагу признаем, что A=A и, одновременно,  не равно A.  Например, вещь легко разлагают на части и отличают части  вещи  от  нее  самой хотя вещь как целое не существует вне и без своих частей;  отличают также внешнюю форму вещи от ее внутреннего  содержания.  Кроме этого,  в процессе изменения вещи во времени она остается самой собой и,  в тоже время,  становится другой - и это мы  также легко  признаем  и не задумываясь принимаем,  хотя можно ли представить большее противоречие,  чем изменяющаяся и остающаяся в  этом  изменении неизменной,  вещь? Однако рассудок легко уживается со всеми этими противоречиями по той простой причине,  что одно из положений A=A всегда у него находится РЯДОМ с другим, противоположным и между ними отсутствует какое-либо ОТНОШЕНИЕ (кроме отношения взаимоисключения). Поэтому противоречие  как  будто бы исчезает.  В самом деле,  ведь противоречие не в том,  что A=A,  и не в том, что A не равно A (всем известно, что одна и та же вещь может быть разной в зависимости от внешних обстоятельств и в этом смысле не равной самой себе),  но в том, что ИЗ ТОГО, что A=A СЛЕДУЕТ,  что A не равно A.  Следовательно,  если мы уберем это "следует", если разорвем связь между противоположностями, то и противоречие исчезнет.  В  самом  деле,  исчезнет...  но если бы оно с такой же легкостью исчезло бы и в действительности!  Ведь вещь как целое не существует отдельно  от  своих частей,  и процесс изменения протекает отнюдь не так, что сначала вещь существует как нечто изменяющееся,  а затем как  нечто неизменное.  Напротив, ОДНА И ТА ЖЕ вещь в ОДИН И ТОТ ЖЕ МОМЕНТ времени существует И как нечто изменяющееся И как нечто неизменное.  Противоположности,  которые  рассудок разрывает с тем,  чтоб сделать их для себя понятными и избавиться от противоречия  в  действительности  неотделимы друг  от  друга  и существуют именно в форме противоречия.  Способность мыслить противоречие есть диалектика.  Последняя поэтому наиболее адекватно выражает или отражает действительность.  Что же касается ее отношения к рассудочному мышлению,  то она, в сущности, ничего не привносит нового в процесс познания.  Разница лишь в том, что если рассудок признает, что вещь "с одной стороны" равна самой себе, но, "с другой стороны", отлична от самой себя, то диалектика отбрасывает эти "с одной стороны",  "с другой стороны" и утверждает, что равенство САМО ПО СЕБЕ содержит в  себе  НЕРАВЕНСТВО  и  не  может  быть МЫСЛИМО вне этого неравенства.  Рассудок не избавляется от противоречия,  какие бы иллюзии он сам не питал по этому поводу,  он лишь поворачивается к нему спиной, НЕ ВИДИТ его или не желает видеть, напротив, диалектика сознательно делает противоречие своим собственным содержанием.

   Далее. Возьмем другое положение A не равно B.  Неравенство,  так  же как и равенство есть некоторое отношение между вещами. Но если вещи находятся друг к другу в каком-то отношении,  то, следовательно, они есть ЧТО-ТО друг для друга;  это ЧТО-ТО, следовательно, не существует как та или другая вещь, но есть нечто "среднее" между ними, есть то, в чем они НЕ ОТЛИЧНЫ друг от друга,  тождественны друг другу.  Следовательно,  из того,  что A не равно B вытекает,  что A=B. Этот вывод, несмотря на всю свою кажущуюся парадоксальность,  так же,  как и предыдущий в обыденной жизни признается всеми.  Так,  например,  ясно, что любые взятые наугад вещи,  сколь бы различны и не похожи друг на друга они ни были,  всегда имеют, все же, нечто общее между собой. С другой стороны, все интуитивно понимают,  что нельзя сравнивать, сопоставлять абсолютно разные вещи (например,  божий дар с яичницей).  То есть отношение  различия,  неравенства, доведенное до абсолюта само теряет смысл и перестает существовать как отношение. Наоборот, устанавливать различие между вещами имеет смысл  лишь в том случае,  если они хотя бы в каком-то отношении схожи, сопоставимы друг с другом.  Но как и в предыдущем случае рассудок здесь легко мирится с противоречием, благодаря тому, что "с такой-то стороны" признает вещи равными,  а "с такой-то" - неравными друг другу, т.е. равенство и неравенство так же существуют отдельно друг от друга.  Напротив,  диалектика утверждает,  что неравенство само по себе уже содержит равенство и немыслимо вне последнего.

    Относительно третьего положения B=B можно сказать то же, что мы сказали относительно первого.  Таким образом,  из ряда положений A=A, B не равно A и B=B мы получаем другой ряд: A не равно A, B=A и B не равно B. Очевидно, что  если  рассматривать один из этих рядов как основание или начало другого,  то отношение между ними уже совсем не то, что было при рассудочном способе понимания проблемы начала. Там мы могли произвольно снова и снова ставить вопрос о необходимости  обоснования,  здесь  этот вопрос получает совсем иной смысл ибо каждый из рассмотренных рядов содержит в себе другой и поэтому каждый из них является основанием, началом другого.  Например,  из того,  что A=A вытекает,  что A не равно A.

Следовательно первое является основанием второго.  Но из того, что A не равно A следует, что A=A, следовательно второе положение является основанием первого.  Вместо движения в бесконечность мы получаем  замкнутый круг. Но велик ли здесь прогресс, далеко ли мы ушли тем самым? Не далеко,  если отношение между указанными рядами положений по-прежнему понимать формально,  т.е. рассудочным образом. В этом случае действительно, нет особой разницы будем ли мы переходить от одного положения к  другому,  затем к третьему,  затем к четвертому и т.д. или же мы остановимся на двух положениях и будем бесконечно переходить от  одного  из  них  к другому и обратно. Последний случай отличается от первого лишь тем, что тавтологический характер движения в нем особенно очевиден,  в то  время как в первом мы получаем каждый раз как будто бы что-то новое (A, затем B,  затем C и т.д.) и тем самым движение по видимости является содержательным.

   Но было бы противоречием мыслить переход от "A=A" к "A не равно A" и обратно формально ибо пришли мы к нему неформальным путем,  последним к нему прийти вообще невозможно.  Суть формализма (рассудочного мышления) состоит именно в том,  чтоб изолировать эти положения,  разорвать между ними всякую связь; они не могут вытекать друг из друга ибо противоречат друг другу - вот что нам говорит рассудок. Напротив, диалектика снимает границу  между  ними и показывает их необходимость друг для друга и то, что они содержатся друг в друге.  Следовательно,  каждое из них в самом себе содержит свое обоснование. Мысль в целом замыкается в себе, уясняет для себя свою собственную необходимость и в своем дальнейшем  движении,  - процессе познания,  - не выходит за рамки самой себя.  Рассудок наоборот,  непрерывно переходит к другому, движется вне себя, постоянно имеет  дело  и  овладевает  лишь формами вещей (потому-то мы и называем этот способ мышления формальным),  весь его прогресс происходит  в  области внешнего, а сам прогресс имеет характер никогда не завершающегося движения.  Одним словом,  рассудок есть движение мышления во вне  себя, диалектика - движение мышления внутрь себя.  Поэтому ни одно положение, к которому может прийти рассудок не может  устраивать  его  в  качестве абсолютного начала познания.  Напротив,  для диалектики ЛЮБОЕ положение может рассматриваться в качестве начала,  ибо любое из них является как началом,  так  и концом мыслительного процесса.  Поэтому с точки зрения рассудка проблема начала никогда не может быть решена,  напротив,  диалектический процесс мышления САМ ПО СЕБЕ является решением этой проблемы.

   Вернемся к рассмотренным выше рядам противоположных друг другу положений.  Коль скоро нами осмыслено то, что каждый из них содержит в себе другой как свою собственную необходимость, то тем самым падает возводимая рассудком жесткая граница между ними,  следовательно,  они сами перестают существовать отдельно друг от друга и независимо друг от друга, напротив,  они становятся чем-то единым,  целым.  Соответственно  логическое движение,  связывающее их, уже не является движением от одного к другому и обратно,  но движением,  в котором тот и другой исчезают  как самостоятельные моменты.  Но  если противоположности в отношении друг к другу утрачивают свою самостоятельность,  то самостоятельным становится само это отношение, само это движение. Оно как таковое поглощает в себе противоположности и потому становится равно отличным от них обоих.  Таким образом оно есть уже ни та,  ни другая противоположность,  но НЕЧТО ТРЕТЬЕ.  Таким образом, от двух рядов противоположных друг другу положений, мы приходим к чему-то новому, получаем третий ряд положений, являющийся синтезом двух предыдущих. Следовательно движение по кругу, с которым мы столкнулись выше, мыслимое диалектически, не является тавтологическим повторением одного и того же; оно продуктивно и приводит нас к новому содержанию как к своему результату. Оно, следовательно, разворачивается в процесс,  продуцирующий из себя все новые и новые формы мышления в которых раскрывается его собственное внутреннее содержание...

 

  Различие между диалектическим и формальным,  т.е.  естественнонаучным образом мышления,  - т.е., собственно говоря, различие между философией и естествознанием,  - было впервые нащупано Платоном в диалоге  "Федон" – в том его месте, где Сократ,  приветствуя  первое начало философии Анаксагора,  гласящее что в основе всего  лежит  Ум,  выражает  свое  недовольство  тем,  что Анаксагор в дальнейшем отступает от своего собственного исходного принципа и начинает все объяснять, исходя из естественнонаучных, как сказали бы мы сегодня,  причин. Никакого подлинного понятия о естественнонаучном и   философском  образах  мышления  в  словах   Сократа   и   его недовольстве еще   не  содержится,  но определенно имеется субъективное предчувствие того и другого и их противоположности друг другу. Затем, у средневековых схоластов мы находим уже достаточно развитые понятия противоположных способов бытия мышления: по форме и по содержанию. Это как раз то, что соответствует в нашем понимании диалектическому и рассудочному (естественнонаучному)  способам мышления. В Новое время противоречие между   философией  и  естествознанием вылилось в очевидный дуализм между направлением Ф.Бэкона,  с одной стороны, и началами философии Декарта - с другой.  У Бэкона источником знаний является опыт. У Декрата, наоборот, не  только опыт, чувственные вещи, но вообще все, что отлично от мышления подвергается сомнению, отрицанию. Отрицание у него оказывается самоутверждением мышления и в качестве такового - подлинным  началом философии. В лице Бэкона и Декарта философия и естествознание самоопределились и полностью отделились друг  от  друга.   С  того  времени взаимопонимание между ними утрачено и,  как кажется, утрачена сама возможность такового.  В качестве примера борьбы и взаимонепонимания между названными образами мышления можно указать,  между прочим,  на полемику между Ньютоном и Лейбницем о природе пространства...

  Наконец Гегель  в "Науке логики" в полной мере исследовал природу как диалектики, так и рассудочного способа мышления.  Единственное,  что  у него отсутствует,  так  это  взгляд на эти формы мышления как именно на противоположные способы  бытия  мышления  и  формы  процесса  познания. Рассудочные понятия  и диалектика соотносятся друг с другом не как низшее с высшем,  но как форма и содержание,  как естественнонаучный и философский образы мышления.  Рассудок и диалектика должны быть осмыслены поэтому не только в контексте логики,  что именно и сделано Гегелем, но и в  контексте истории науки и процесса познания...  Однако,  подробное развитие этой темы выходит далеко за рамки настоящей статьи.

 

Курган 2008